Вообще-то от них не очень-то убежишь – сухая лавина, к примеру, мчится со 
скоростью гоночного автомобиля; но ускользнуть в сторону – случалось и мне, и 
другим. Я знаю одного «чайника», который проехал верхом на лавине, даже не 
поломав лыж (правда, он до сих пор заикается), а в среде горнолыжников 
рассказывают байки и похлеще. К слову, именно с началом горнолыжного бума, 
когда этот вид спорта вдруг стал престижным, спокойная жизнь в горах кончилась. 
Кого лавины по-настоящему терпеть не могут, так это лихачей, забывающих обо 
всём на свете при виде покрытого снегом склона; впрочем, кроме доброго 
снегопада, они вообще никого и ничего не любят.

* * *

– Будем подрезать карниз. – решаю я. – А вдруг повезёт?
Все хором соглашаются: подрезать карниз куда легче, чем лавину. Я давно заметил,
 что все мои предложения облегчить или отменить какую-либо работу принимаются 
единодушно.
Поведение лавин непредсказуемо, недаром Юрий Станиславович настойчиво напоминал 
нам, что они – женского рода. Отсюда и капризы. Бывает, сажаешь из зенитки 
снаряд за снарядом – ну, как иголки в вату, никакого эффекта; а бывает и так, 
что срываются от громкого голоса, от тяжести одного-единственного лыжника. Всё 
зависит от взаимодействия доброго десятка факторов: подстилающей поверхности, 
глубинной изморози, мощности снежного покрова и так далее, а также, внушал Юрий 
Станиславович, от настроения лавины. «Разгадайте её настроение! – требовал он.
 – Здесь вам никакая наука пока что не поможет – только и исключительно 
интуиция!»
Оболенский был великим лавинщиком – вечная ему память…
На всякий случай мы стараемся говорить тихо, лавину нельзя раздражать. Мы 
суеверны, как эскимосы. Мы знаем, что лавина живая, что она слышит, о чём мы 
говорим, и видит, что мы делаем. «Будь немножко трусом», – заклинает меня мама. 
Транспарант с этим заклинанием висит у нас на станции рядом с хрестоматийным 
афоризмом Оболенского: «Лучше сто раз попасть под дождь, чем один раз под 
лавину».
И я требую от моих бездельников «трусливой храбрости» – такой термин я ввёл в 
обиход. Чтобы храбрость не перешла в безрассудство, мне нужно, чтобы её 
сдерживала бескорыстная любовь к собственной шкуре. Тогда получается как раз то,
 что нужно. Был у меня один любитель отбивать чечётку на лавине, но теперь он 
там (можете вообразить, что на словечке «там» я ткнул пальцем в небо). 
Поплевывают на лавины и бахвалы из туристов – пока их как следует не напугаешь.
Мы-то знаем, что безопасной лавина бывает только тогда, когда она мертва, то 
есть спущена вниз.
Этим мы сейчас и занимаемся. Конечно, приятнее всего спускать лавину, 
обстреливая её из зениток (лаять на медведя лучше всего издали), но опыта у нас 
ещё маловато, да и мороки много: нужно вызывать артиллеристов из центра, а пока 
они приедут и пристреляются глядишь, либо лавина сама сошла, либо снаряды 
кончились. Взрывчатка хороша, но дают нам её в обрез, приходится экономить. На 
четвертую её хватило, а остальные мы время от времени подрезаем – хотя и 
дедовский, а надёжный способ, к тому же самый дешёвый.
Делается это так. Мы проходим лавиноопасный склон, соблюдая железное правило: 
один – на лыжне, остальные страхуют его верёвками. Только так. Если лавина 
созрела, она может сорваться от малейшей нагрузки, и гигантская утрамбованная 
плита – мы называем её снежной доской – устремится вниз. В этой игре лавина 
единственный раз в своей жизни ведёт себя по-честному: прежде чем сорваться, 
она издаёт утробный звук: «бух! вум! ух!», оставляя лавинщику на размышления 
несколько потрясающе быстротечных секунд. Если ты оказался на склоне один – 
драпай в сторону со всей доступной тебе скоростью; если же подстрахован – тебя 
подсекут верёвками и ты пропустишь доску под собой. Дело, как видите, не такое 
уж и хитрое, мало-мальски опытный лавинщик всегда имеет шанс.
Случаются и забавные эпизоды. Однажды мы с Олегом пытались подрезать доску, 
несколько раз прошлись туда-сюда, убедились, что она не созрела, отпустили 
ребят на другой объект и, съехавшись, стали беззаботно любоваться пейзажем. 
Помнится, мы даже присели и закурили – так нам было приятно ощущать себя 
молодыми и полными сил идиотами. И вдруг – «вум!». Жизнеутверждающий звук, 
напоминает первый такт знаменитой мелодии Шопена. Словно нам кое-куда всадили 
по здоровому перу, мы на скорости бросились в разные стороны – Олег направо, я 
налево. Секунда, другая, сильный рывок – и я покатился по снегу (говорю о себе, 
хотя наши дальнейшие показания совпали в деталях, оба идиота были связаны одной 
сорокаметровой верёвкой). Чувствую, какая-то сила меня останавливает, ни туда, 
ни сюда, задираю голову – мама любимая, катится огромный вал! Напяливаю, 
согласно инструкции, капюшон и морально готовлюсь к переходу в новое качество. 
Ну, пора, пора, почему я так долго дышу? Не выдерживаю, открываю глаза – вал 
остановился в двух шагах. На ватных ногах мы поднялись, на цыпочках, стараясь 
не дышать, съехали вниз и тихо поклялись друг другу остаток жизни потратить на 
то, чтобы чуточку поумнеть.
Карниз, снежный наддув весом этак тонны в три, мы подрезаем тонким стальным 
тросом – примерно так, как продавец в магазине разделывает брусок масла. Мы 
мечтаем, чтобы карниз, падая, спустил лавину, сделав за нас самую неприятную 
часть работы. Осман и Рома пилят его, стоя на гребне, а мы смотрим и ждём, 
замирая от предвкушения. По нашим данным, под основанием седьмого лавинного 
очага – слой глубинной изморози, отличнейшей смазки: от сильного удара доска