– Вы такой храбрый! – льстиво говорит она и делает глазки. – Пусть мужчины едут 
на «Волге», а я с вами, хотите?
Я вежливо уклоняюсь от гонорара, мадама меня не волнует. Вот будь на её месте 
Катюша или Юлия… Впрочем, и тогда бы я сто раз подумал, прежде чем лезть в 
такую авантюру.
– К сожалению, мама отпустила меня всего на полчаса, она сердится, если я 
прихожу домой позже девяти.
Мадама не сводит с меня многообещающего взгляда.
– К тому же я страдаю куриной слепотой, – добавляю я. – Абдул может подтвердить.

– Курыной, – подтверждает Абдул. – Птица такая, табака делают.
Вадим Сергеич мнется, к таким приключениям он не привык, Петухов тоже заметно 
скис, но зато мадама тверда и непреклонна. Видимо, она обожает мужа и очень 
хочет завтра в Краснодаре услышать его голос.
– Чего ж мы ждём? – с вызовом говорит она. – Поехали!
Вадим Сергеич вяло вытаскивает из вездехода свой чемодан и плетётся к «Волге», 
как на Голгофу.
– Подождите, – говорю я, – прошу внимательно выслушать инструкцию.
– Расскажи им, как спасаца, если в лавыну пападут, – советует Абдул. – Мала ли 
что.
Я тяну резину, долго и нудно рассказываю, советую, пугаю и с удовольствием 
отмечаю, что Вадим Сергеич вытирает со лба пот, а Петухов нервно закуривает.
– Вы всё это излагали на лекции, – обрывает меня мадама. Я могу опоздать на 
самолёт!
Абдул толкает меня в бок: в небе рассыпается ракета.
– Что ж, счастливого пути, – сердечно прощаюсь я. – Рад был с вами 
познакомиться… Назад!
Грохот, треск, шипение – и в свете фар отчётливо видно, как на шоссе 
обрушивается огромная масса снега.

* * *

Алексей Игоревич, к которому я начинаю испытывать безотчётное доверие, приходит 
от моего рассказа в восторг. Он заразительно хохочет и совсем не 
по-академически бьет себя по ляжкам.
– Ай да Макиавелли, воистину – цель оправдывает средства! Как жаль, что я не 
поехал, исключительно интересно было бы взглянуть на их лица! Впрочем,
 – догадывается он, – в тот момент и я бы выглядел не лучше, хотя что другое, а 
взрыв я бы всё-таки распознал.
– Но ведь это обман! – протестует мама. – В твоём воспитании, Максим, увы, есть 
пробелы. Признайся, что ты поступил дурно.
Я изображаю раскаяние, в которое мама явно не верит, она качает головой и 
строго смотрит на Надю, которая тщетно пытается сделать серьёзное лицо. Что же 
касается меня, то угрызений совести я решительно не чувствую: лучше обидеть 
троих простаков на несколько дней, чем на всю жизнь самого себя. Кстати говоря, 
«золотая лавина» вполне могла не выдержать звуковой волны от двигателя, она 
находилась в слишком напряжённом состоянии, недаром на неё хватило стограммовой 
аммонитной шашки. И опять же цель оправдывает средства – жильцов из 23-го 
всё-таки эвакуировали! Ну а Петухов, мадама и Вадим Сергеич теперь до конца 
жизни будут рассказывать восхищенным слушателям, как они из-за своей безумной 
храбрости чуть не попали в лавину и чудом спаслись от неминуемой гибели. Значит,
 все довольны, я всем угодил – самому себе, троим чудесно спасённым, Мурату, 
который отныне чист перед Петуховым, и, быть может, жильцам 23-го, которые уже 
звонили из школы и просили Надю передать мне самые добрые пожелания, вроде 
«пусть скорее сломает себе шею» и тому подобное.
А телефон не перестаёт звонить, я вздрагиваю от каждого звонка – видимо, 
здорово напряжены не только лавины, но и мои нервишки. Звонят с угрозами 
анонимные ослы; звонит с докладом Олег: одна семья, дальние родственники Мурата,
 с его молчаливого согласия, отказалась выезжать и забаррикадировалась; 
навязывает «встречу у фонтана» Анатолий – барбосы бродят нестреноженные и 
мечтают взять у меня интервью по личным вопросам (отчётливо слышно хихиканье 
Катюши); наконец, звонит Мурат, он без труда разгадал мой фокус с «золотой 
лавиной» и, сверх ожидания, веселится по этому поводу. Спохватившись, он 
осыпает меня упрёками, жалуется, что на него жмут со всех сторон, и всерьёз 
предупреждает, что если через сутки мой прогноз не подтвердится, лавинную 
опасность он отменит. Что же, буду готовиться к банкротству, мне, как банкиру, 
которому завтра нечем оплачивать векселя, остаётся уповать на чудо; только, в 
отличие от банкира, я не собираюсь стреляться.
Мама, обладающая непостижимой способностью угадывать по глазам состояние 
ребёнка, сочувственно на меня смотрит, но ни о чём не спрашивает – о делах в 
присутствии посторонних я не говорю. Алексею Игоревичу у нас, кажется, хорошо, 
уходить не собирается, к тому же ему явно нравится Надя, о неопределённом 
статусе которой он догадывается. У них нашлось несколько общих знакомых – 
оказывается, академики иногда тоже ломают руки и ноги. Я пытаюсь возбудить в 
себе чувство, похожее на ревность, но у меня не получается, и я думаю о том, 
как было бы хорошо, если бы Надя оказалась моей сестрой, я бы любил её, как 
«сорок тысяч братьев любить не могут». Но если я не ошибаюсь и у Алексея 
Игоревича при виде Нади блестят глаза, то ухаживает он за ней, как полный 
лопух: начинает рассказывать о проделках своих внуков. До сих пор я что-то не 
замечал, чтобы подобные приёмы производили на молодую женщину неотразимое