вопрос не самый умный, но ведь и я тоже не могу на него ответить. «Нэ знаю, – 
сказал Хаджи. – Когда-нибудь, вазможна, придёт одно слова – и я пойму, почэму 
лублю горы. А может, и нэ придёт. Трудна! А пачэму я лублю эту женщину, а нэ 
другую? Лублю – и всё, галава не поймёт, сердце поймёт».
Но сейчас дедушка Хаджи меньше всего нужен мне как собеседник. Куда более важно,
 что половина обитателей дома его прямые родственники, а глава рода у горцев 
пользуется непререкаемым авторитетом. Я беру его под руку и начинаю бить на 
логику. Я говорю о том, что слева от нас, под первым и вторым лавинным очагами, 
на склонах растёт могучий лес, соснам до ста пятидесяти лет – это мы определили 
по спилам. А прямо перед нами на склоне, где находится третий лавинный очаг, 
лес относительно молодой, самому старому дереву нет и восьмидесяти лет. Разница 
между этими двумя группами деревьев бросается в глаза и наводит на размышления: 
уж не просыпалась ли восемьдесят лет назад третья лавина, не она ли уничтожила 
на этом склоне лес?
Хаджи смотрит вверх, медленно и задумчиво качает головой.
– Ты стал очень осторожный, Максим. Может, это хорошо, а может, плоха. Там, где 
третий лавына, я тысяча раз был, там всэгда снэга мала, ветер уносит. Четвёртый 
лавына – другой вопрос, там снэга многа, а здесь нет.
– В том-то и дело, что есть! – горячо убеждаю я. – Ведь такого снегопада, 
наверное, сто лет не было! Ты помнишь мульду на самом верху? Она отсюда не 
видна, только с гребня.
– Ну, хорошо помню. И что?
– А то, что Олег Фролов…
– Знаю Олег Фролов.
– …два часа назад там был, я с ним по радио беседовал. До краев мульда 
метелевым снегом заполнена, и лотки забиты, и карнизы висят, каких никогда 
здесь не видели. Опасно, Хаджи!
– Очень опасно, дедушка Хаджи, – включается Надя, – здесь же всё-таки много 
детей. Если вы скажете слово, люди переедут, у каждого ведь есть родственники. 
Мы будем очень рады, если вы согласитесь пожить у нас.
Хаджи с симпатией смотрит на Надю.
– Эта и есть твой невеста, Максим? – с одобрением спрашивает он. – Три дня жду, 
что приведёшь и познакомишь. Знаю, ты Надя и доктор, Хуссейн очен хвалил.
– Переезжайте, дедушка, – ласково просит Надя.
Хаджи надолго задумывается.
– Прэувеличиваешь, Максим, – наконец говорит он. – Почему абызательно лавына? 
Моё мнение, не абызательна, никогда третий лавына не падал. Но раз невеста 
просит, дэтей переселим сегодня. И всё. Иди, Максим, у тебя другие дела многа.

* * *

Мы едем к контрольно-пропускному пункту – шлагбауму на шоссе возле Таукола. Это 
уже не моё хозяйство, но нужно посмотреть, что там делается, быть в курсе. 
Хаджи мне не поверил, и на душе у меня болото, я затылком вижу, что даже Надя 
смотрит на меня, как на артиста, который пустил здорового петуха. Я вспоминаю 
её любимого Монтеня: «Счастье врачей в том, что их удачи у всех на виду, а 
ошибки скрыты под землей». Мои же удачи не видит никто, а ошибки – все. 
Признаваться в том, что ты лопух, всегда мучительно: единственные люди, которые 
любят, чтобы над ними смеялись, это цирковые клоуны. Несколько лет назад в 
похожей ситуации я нашёл в себе силы покаяться Мурату, что, наверное, ошибся в 
прогнозе, и склонил повинную голову в ожидании града насмешек, а Мурат так 
обрадовался, что бросился меня обнимать. Но тогда снегу выпало раза в два 
меньше… Дело даже не столько в количестве снега, сколько в том, что сейчас я 
печенкой чувствую свою правоту; знаю, что пути лавин неисповедимы, что и они, 
быть может, посмеиваются над околпаченным паникёром, но печенкой, селезенкой и 
всей прочей требухой чувствую нависшую над Кушколом угрозу.
И я твёрдо обещаю самому себе: если в течение двух-трёх дней… нет, не юли, если 
лавины сегодня или, в крайнем случае, завтра не сойдут, значит, у меня нет 
профессиональной интуиции и всё, на что я способен, – это сидеть в научном зале 
фундаментальной библиотеки и сочинять диссертацию. Материалов у меня два 
чемодана, минимум сдан, года через два защищусь, отращу брюшко, облысею и стану 
настоящим учёным. Буду приезжать в Кушкол и на другие станции проверяющим и, ни 
за что не отвечая, поучать лавинщиков, вызывать у них усмешки придуманными за 
письменным столом теориями. Отличнейшая перспектива! «Товарищи учёные, доценты 
с кандидатами…»
– Максим, ты скрывал от меня такую первобытную красоту!
Я завидую Наде, она может позволить себе любоваться пейзажем: лесистыми 
склонами горных хребтов с их белоснежными пиками, усеянной камнями, здесь 
особенно бурной Кёксу, нависшими у серпантина шоссейной дороги отвесными 
скалами, с которых свисают сказочно застывшие на зиму водопады. Чтобы 
насладиться этим зрелищем и подышать, как утверждают кушкольцы, самым чистым в 
Европе и полезным для организма воздухом, туристы платят большие деньги; мы же 
этих красот не замечаем – и потому, что привыкли, и потому, что смотрим на них 
бесплатно. А что это за удовольствие, за которое не надо платить?
У шлагбаума стоит «Волга», а сержанта Абдула и его помощника осаждают двое, 
мужчина и женщина. Мы с Надей переглядываемся: мой доброжелатель Петухов 
собственной персоной, а с ним шикарно одетая молодая дама. Абдул, которому, 
видать, здорово достаётся, радостно меня приветствует:
– Максим, объясни товарищам, не сознателные!
– Думай, когда говоришь, – упрекаю я Абдула, – это ведь товарищ Петухов.