лавинные очаги, с седьмого по пятнадцатый, видны как на ладони.
Мы смотрим на них в бинокли. Лавиносборы, мульды, лотки и кулуары заполнены 
чудовищными массами снега. Они недвижны и безобидны – как бывают безобидны в 
открытом море волны цунами, которые лишь у берега встают на дыбы. Особенно 
зловеще выглядят седьмая и одиннадцатая, каждая из них может швырнуть на долину 
полмиллиона тонн лавинного снега – вместе с непредсказуемой силы воздушной 
волной.
– Убедился? – говорю я. – Опоздали, стрелять нельзя.
Гвоздь уныло кивает. Артиллеристы почти на сутки застряли у лавины, сошедшей 
возле Каракола, и к нам прибыли слишком поздно. Сейчас склоны переполнены, от 
сотрясения, вызванного разрывом даже одного снаряда, на долину могут в едином 
порыве сойти штук десять лавин, если не больше. Утром я предупредил 
республиканский центр, чтобы не вздумали облетать склоны Актау на вертолёте: 
лавины так напряжены, что звуковой волны они не выдержат.
Мы тщательно фотографируем склоны (важный научный материал, без фотографий 
никакого отчёта не примут), садимся в вездеход и едем обратно. Взад-вперёд по 
дороге шастают сбежавшие из заточения туристы, но воевать с ними у меня нет ни 
времени, ни охоты. Весь наличный состав Кушкольской милиции (три человека) 
дежурит у шлагбаума, а инструкторы и десятка два дружинников за тысячами 
организованных туристов и дикарей уследить не в состоянии. Все они многократно 
предупреждены, но не верят, что ходят по минному полю. Меня всегда поражает 
легкомыслие, с которым непуганый турист относится к собственной жизни. Монти 
Отуотер объясняет это непоколебимой уверенностью, что «со мной ничего не может 
случиться», а я бы ещё добавил заложенную в туристе бездумную лихость и 
врождённое презрение ко всякого рода запретам.
– Братишки, сестрёнки, – высовываясь, сюсюкает Гвоздь, – вы не хотите стать 
Надиными пациентами? Брысь по домам!
Наш вездеход туристы уже знают и забрасывают снежками. Другой бы сказал: «Пусть 
резвятся на здоровье», – но перед моими глазами седьмая и одиннадцатая, которые 
в любую минуту могут накрыть шоссе, а в ушах, перекрывая гул вездехода, до сих 
пор звенит рев Мурата: «Я тебе дам – двадцать третий, я тебя самого из Кушкола 
выселю ко всем чертям! Я тебе такой начет на зарплату устрою, что до конца 
жизни платить будешь! Я тебе…» и тому подобное.
Единственная улица Кушкола, полукилометровый отрезок шоссе, непривычно пустынна 
– обычно по ней каждую минуту снуют личные автомашины, туристские автобусы. Я 
веду вездеход к дому №23, расположенному в двухстах метрах слева от канатки, и 
думаю о том, как уговорить жильцов добровольно переселиться. Большинство из них 
работают в гостиницах, они хоть во время работы в безопасности, а дети и 
старики? На месте Мурата я тоже, наверное, закрутился бы в спираль, переселять 
их некуда – разве что только уплотнять проживающих в других домах. Но это 
возможно, народ здесь дружный, главное – уговорить 23-й. Вся надежда на дедушку 
Хаджи, он должен меня понять. За моей спиной неугомонный Гвоздь развлекает 
Надю:
– Наши лавины – что, вот на Памире лавины – это лавины! Там деться некуда – 
отвесные скалы и узкие ущелья, селения расположены прямо на конусах выноса 
лавин, оползней и обвалов. Как на пороховой бочке живут!
Сейчас Гвоздь наверняка расскажет свою любимую байку о местном жителе, который 
ехал на ишаке в гости.
– Один местный житель ехал на ишаке вдоль реки в гости, – заливает Гвоздь, – и 
вдруг очутился на другой стороне. Его спрашивают: «Ты откуда? – Оттуда. – А как 
ты здесь оказался? – Лавина. – Какая лавина? – Во-от такая.
– Ну, и что же с тобой произошло? – Лавина шёл, лавина сошёл, я пошёл». 
Разобрались: лавина подхватила его вместе с ишаком, перенесла через реку и 
аккуратно поставила. Мюнхгаузен! Самое интересное, что это правда от первого до 
последнего слова!… Мак, подтверди, она не верит!
– Надя, – прошу я, – мобилизуй своё обаяние, дедушка Хаджи когда-то был очень 
неравнодушен к вашей сестре.
У дома номер 23 мы выходим. Во дворе полно ребятни, для неё снегопад – большая 
радость, весь двор украшен снежными бабами. Нас окружает толпа мам, дедушек и 
бабушек. Не пойму, каким образом, но они уже дознались о моём намерении и до 
крайности возмущены. Гвоздь их успокаивает:
– Ну чего выступаете? У женщин черты лица искажаются, когда они нервничают. Вот 
ты, бабушка Аминат, молодая, красивая, а кричишь, будто у тебя барана украли. 
Бери пример с дедушки Хаджи, он хоть и не учился в институте, а наука для него 
святое дело.
– Наука, да, – подтверждает Хаджи, поглаживая седую бороду. – Только зачем дом 
бросать?
– А лавина? – Гвоздь тычет пальцем вверх. – Уж кто-кто, а ты, дедушка, повидал 
их на своём веку.
– Дэвяноста лет живу, а этот лавына не падал, – возражает Хаджи. – Максим, 
пачэму такой шум? Не опасный этот лавына.
Дедушка Хаджи, знаменитый в прошлом проводник, – влиятельная фигура. Его 
показывают по телевизору и снимают в кино, приглашают выступать в лекториях и 
почитают как оракула мудрости. Горы он знает лучше нас всех, ему не нужна карта 
– окрестные хребты и перевалы он видит с закрытыми глазами. Он до сих пор 
крепок, изредка ходит с группами в небольшие маршруты и, когда какой-нибудь 
слабак жалуется на усталость, говорит: «Друг мой, после пахода тваи мускулы 
станут жэлезные, это очэн нэ мешает мужчине». Я часто бываю у него, люблю его 
неторопливые, обычно назидательные рассказы о людях в горах и удивляюсь его не 
по возрасту цепкому уму. Как-то я спросил его, почему он так любит горы –