чтобы она просыпалась. Интересно, слыхивали ли они про такой снегопад, как 
сегодня?
Гвоздь беспокойно всхрапывает и начинает ворочаться со скоростью тысяча 
оборотов в минуту – переживает во сне очередное похождение. Долго мне, конечно, 
его не удержать, а жаль, попробуй заполучить такого беззаветного трудягу, нынче 
романтика стало найти куда труднее, чем кандидата наук. А окрутят Гвоздя – пиши 
пропало, какая жена согласится, чтобы муж одиннадцать месяцев в году жил 
холостяком на высоте три с половиной километра над уровнем моря, да ещё с такой 
зарплатой. Сколько отличных лавинщиков стащили женщины с гор в долины!
– Таня, куда ты? – тревожно спрашивает Гвоздь.
Грех ему мешать, но дело есть дело – я сдёргиваю его с постели и выпроваживаю 
снимать показания со снегомерной рейки, установленной в стороне от построек. 
Гвоздь бурно негодует: вместо того чтобы охмурять любимое существо, он должен 
морозить свою шкуру.
– Тебе ещё кто-нибудь приснится, – обещаю я. – Вернёшься, закроешь глаза – и 
поможешь Барбаре Брыльской натянуть сапожки.
– А Мягков? – сомневается Гвоздь. – Не схлопочу от него по уху?
– Мягкова я беру на себя, иди, сын мой.
Гвоздь вдумчиво чмокает губами и, примирённый с действительностью, уходит.
Мама и Надя тоже не спят, они встали по будильнику в пять утра и готовят меня к 
авралам: штопают непромокаемые брюки и латаную-перелатаную пуховую куртку, 
которую я не променяю на самый пижонский штормовой комбинезон с дюжиной 
«молний», наполняют термос чаем и пакуют в целлофан бутерброды. Мама у меня 
отличный парень, в авралы от неё не услышишь никакого нытья; единственное, что 
от меня требуется, – это каждые три часа сообщать (телефон, телеграф, курьер), 
что на данную минуту бытия ребёнок жив и здоров; если же он об этом забывает, 
мама всегда изыщет способ прибыть на место действия собственной персоной.
Жулик сидит нахохлившись, так рано его давно не будили. В порядке извинения 
подсовываю ему салатный лист.
– Бар-рахло! – восторженно кричит Жулик. – Кто его спрашивает? Смени носки!
– Уже сменил, – докладываю я, – можешь проверить.
– Максим встречает жену! Ты сделал зарядку?
– Не успел, – признаюсь я, – некогда было.
– Там-там-там! Заткнись, мерзавец!
Слышу, мама и Надя хихикают, прежний владелец обучил Жулика словам, которые в 
дамском обществе произносить не принято; кое-что, впрочем, он воспринял и от 
меня. Поэтому с приходом гостей мы вынуждены его изолировать. Гулиев был 
совершенно шокирован, когда на его невинный вопрос: «Как тебя зовут?» – Жулик 
рявкнул: «Пошёл вон (далее непотребное слово), голову оторву!»
Звонок по телефону: артиллеристы выезжают, через два часа предполагают быть 
здесь. Сразу же начнём обстреливать лавиносборы – если ещё не поздно. К 
сожалению, определить – не поздно ли, можно не умозрительно, а лишь 
экспериментальным путём; к сожалению – потому что один выстрел может вызвать 
катастрофическую лавину. А что делать? Подрезать лавины на лыжах в такую погоду 
сумасшедших нет.
Из прихожей доносятся громкие голоса, это мама выгоняет Гвоздя на лестницу 
стряхивать снег. Я спешу туда.
– Восемьдесят! – орёт Гвоздь, заляпанный снегом так, что глаз не видно.
– Надежда Сергеевна, правда, я похож на Снегурочку?
Восемьдесят – это за тринадцать часов. Что же тогда делается на подветренных 
склонах, куда ветер своей метелкой сгребает снег?
Я звоню Осману, он живёт в двух километрах в селении Таукол. Трубку снимает 
Рома. Они хорошо поужинали: творог со сметаной, баранина с лапшой… Я бросаю в 
трубку несколько слов из лексикона Жулика, и Рома мычит – он что-то жует, – что 
у них примерно такая же картина: буран, шесть сантиметров в час, температура 
минус шесть, с южного склона сошли несколько лавинок – до шоссе не доползли, на 
завтрак Осман готовит… Я посылаю его подальше, приказываю до указаний не 
трепыхаться и включаю коротковолновую рацию. Слышимость отвратительная, но то, 
что я слышу, ещё хуже: снегомерная рейка в лавиносборе четвёртой, которую в 
разрывах облачности с гребня разглядел в бинокль Олег, показала увеличение 
снежного покрова почти на два метра. Электроэнергии нет, движок задействовали, 
всем привет, за нас не беспокойтесь.
Почти два метра! У меня звенит в ушах. Как будем жить дальше? Звоню Мурату. 
Трубку не снимают, но ничего, посмотрим, кто кого. На десятый звонок слышу 
сонное:
– Аллоу?
Когда-то Юлия начинала разговор с простонародного «алё», но что годилось для 
дежурной по этажу турбазы «Кавказ», не к лицу первой леди Кушкола.
– Доброе утро, Юлия, передай трубку Мурату.
– Максим, ты сошёл с ума! Он спит как убитый.
– Воскреси его, ты это умеешь. Подсказать, как?
– Не хами… – Пауза, и затем вкрадчиво, нежно: – Ну подскажи.
– Вылей на него ведро холодной воды. И побыстрее, он мне нужен.
– Нахал ты, Максим… – Разочарованно, ждала, небось, что я ударюсь в лирические 
воспоминания. Долго будешь ждать, любовь моя, успеешь состариться.
– Ну, чего тебе? – Правда спал, голос сонный.
– Доброе утро, Мурат.
– Ты для этого меня поднял? – Уже не голос, а рык сладко спавшего и насильно 
разбуженного человека. – Чего там?
– Да так, пустяки. Ты в окно смотрел?