– Проверить крепления и одеваться!

* * *

Такого гнусного бурана я, пожалуй, ещё не видел. Ветер швырял снег не 
пригоршнями и даже не совковыми лопатами, а целыми экскаваторными ковшами. Я 
пожалел, что оставил на станции Олега, а не Рому: если я, допустим, вывихну 
ногу, Олег спустил бы ребят не хуже меня, он здесь каждый перегиб нащупает 
вслепую.
Я спускаюсь короткими галсами, от одной опоры канатной дороги до другой, чтобы 
в условиях отсутствия видимости не потерять направления. Идём аккуратно, один 
за одним, след в след: мой персонал – народ дисциплинированный, а Васю я 
предупредил, что, если даст волю ногам, оторву ему голову. Можно, конечно, идти 
побыстрее – это если торопишься в крематорий: на перегибах, в понижениях 
рельефа скопились уже довольно серьёзные массы снега, а эта пышная, влекущая, 
сказочно прекрасная целина сейчас представляет собой мягкую снежную доску, 
которую ничего не стоит сорвать и проехаться на ней в преисподнюю.
Не доходя до шестнадцатой опоры, я останавливаюсь, лыжню отсюда можно проложить 
только через мульду, заполненную метелевым снегом чашу шириной метров 
пятнадцать. В ней, как в ловушке, прячется небольшая, тонн на двести лавинка – 
по нашим масштабам пустяковая, но вполне способная задушить растяпу, который 
отнесётся к ней без должного уважения. Я, делая знак стоять и ждать, резко 
отталкиваюсь, на скорости прорезаю мульду и выскакиваю на твёрдый склон. Буран 
завывает, видимость ноль, но я вижу и слышу, как устремляются вниз мои двести 
тонн. Подрезать такие лавины не хитрость даже без страховки, нужно только 
прилично стоять на лыжах, развить подходящую скорость и верить, что ты успеешь 
выскочить. А будь лавиносбор пошире, без страховки его дразнить опасно: 
четвертую, например, я и со страховкой подрезать не рискну и другим не разрешу.
Путь свободен, можно продолжать спуск. А буран работает на совесть, порывами 
чуть с ног не сбивает. Мы делаем короткие галсы, стараясь не попадать на 
оголённые каменистые участки, откуда снег сдувается ветром. В такой обстановке 
я всегда доволен своими короткими и широкими «Эланами», на них легче 
маневрировать на глубоком снегу. Я думаю о том, что нужно срочно вызывать 
артиллеристов, и молю бога, чтобы не прервалась телефонная связь: ещё года три 
назад я написал докладную с призывом уложить телефонный кабель под землей, но у 
Мурата на такие пустяки никогда нет денег. Комиссия меня больше не волнует, 
прорвутся они к нам или застрянут – их дело. Шесть сантиметров в час! Когда в 
прошлом году сошли большие лавины, снегопад выдавал на-гора максимум три с 
половиной сантиметра – правда, длился он двое суток.
Сквозь пелену, когда порывы чуть ослабевают, видны огни Кушкола, они уже близко.
 Мы проходим участок относительно молодого леса; видимо, когда-то, очень давно, 
по этому склону прошлась лавина, теперь она в нашем реестре за номером три и не 
числится в опасных. Интересно, что лавина ломает, как спички, столетние сосны, 
а кустарник и березняк лишь сгибаются, отбивают на коленях поклоны и остаются 
жить. Теперь я боюсь, как бы третья не проснулась от спячки и не наделала шуму.
К нижней станции мы спускаемся, похожие на неумело вылепленных снежных баб. 
«Эскимо привезли!» – смеётся Измаилов. Кроме него нас ждут Хуссейн с Мариам, 
мама и Надя, они опасались, что мы можем застрять наверху, и в знак 
солидарности с нами не пошли в кино. Мама просила запустить для нас канатку, но 
Измаилов отказался, и правильно сделал: ветер может раскачать кресла и трахнуть 
их об опоры.
Первым делом я звоню артиллеристам: Леонид Иванович, наш старый семейный друг, 
отставной майор, уже собрал свою команду и ждёт вездехода. Мы пьём горячий чай, 
обговариваем с Хуссейном день грядущий и расходимся по домам. Проходя мимо 
«Актау», я вспоминаю, что в номере 89 предвкушает карточные фокусы Катюша, и 
удивляюсь тому, как мало это меня волнует.
Теперь я точно знаю, что тот сон мне снился не зря и наступают весёлые денечки.

* * *

Гвоздь дорвался до пельменей, объелся и сладко храпит в моей постели, а я сижу 
за столом над картой. Спал я всего часа три, но не чувствую себя уставшим – 
нервы на взводе, да и кофе накачался. Буран не унимается, за окном ревет и 
свистит, и я не могу ни о чём думать, кроме того, что все мои пятнадцать 
лавинных очагов наливаются соками и растут, как князь Гвидон в своей бочке.
Как мне не хватает Юрия Станиславовича! «Лотковые лавины, – говорил он, стоя у 
этого окна, – это орудия, направленные на долину. Либо ты их, либо они тебя». В 
лавинном деле он был великаном, с его уходом образовался вакуум, который некем 
заполнить. Его ученики – или теоретики, или практики, Оболенский же был и тем, 
и другим; он создал теорию, которая вдохнула жизнь в практику, без его подписи 
не прокладывался ни один километр БАМа, не сооружались горные комбинаты и 
рудники; если он накладывал на проект вето, жаловаться было бесполезно – 
Оболенскому верили.
Эту карту составлял он, на ней его пометки. Он предвидел, какие лавины доставят 
мне больше всего хлопот, набросал примерное расположение лавинозащитных 
сооружений (у Мурата на них, конечно, нет денег) и посоветовал не сбрасывать со 
счетов первую и третью: «Не забудь, что спящий может проснуться!» Он говорил, 
что лавины, как и вулканы, бывает, спят столетиями и лишь тогда, когда 
поколения к ним привыкают и окончательно перестают обращать на них внимание, 
срываются с цепи. О первой, например, даже самые ветхие старики не слыхивали,