Вот язва, сейчас мама ей выдаст.
)


Мама.
Он, доченька, не так воспитан, чтобы себя рекламировать! (
Ага, получила?
) Но Юрий Станиславович мне говорил, что лучше Максима никто лавину не подрежет 
и что как практик он входит в первую тройку. Для ребёнка не так уж и плохо.


Надя.
Точнее сказать – для крохи (обе смеются). Предпочла, чтобы ребёнок из практика 
стал теоретиком.


Мама.
Боже мой, ещё бы! Но это, доченька, зависит только от тебя.


Надя.
Да, как в анекдоте: «Одна сторона согласна, теперь нужно уговорить графа 
Потоцкого!»


(Смеются и переходят на шепот.)
«Обложили меня, обложили!» – как пел Володя Высоцкий. Володя – потому что мы 
были знакомы и на «ты», он жил у нас месяца два, когда снимался в фильме. Какой 
талантище! О горах, которых Высоцкий раньше и в глаза не видел, он написал так, 
как до него никто другой. Угодил альпинистам, а заставить эту братию 
проникнуться к тебе – ой как трудно.

Когда Рома берёт гитару и надрывным голосом, явно подражая, хрипит: «Лучше гор 
могут быть только горы, на которых ещё не бывал», – все смолкают, никаких шуток,
 это для нас серьёзно. Надя рассказывает, что могила Высоцкого всегда завалена 
цветами…



Вечер вопросов и ответов

До лекции ещё минут двадцать. Мы сидим в баре гостиницы «Актау» и пьём кофе – 
мама, Надя, Хуссейн и я. Мы гости Хуссейна, который испытывает к Наде святое 
чувство бывшего пациента. Хуссейн – Надин шедевр, на его слепленной из груды 
осколков ноге она защитила кандидатскую диссертацию. Поэтому мы сидим за лучшим 
столиком в углу, пьём сваренный по всем правилам кофе и закусываем дефицитными 
орешками, а обслуживает нас, к зависти остальных посетителей, лично барменша 
Мариам, достопримечательность Кушкола и восточная пери из «Тысячи и одной ночи»,
 какая каждому правоверному магометанину обещана в раю, а Хуссейну досталась на 
земле. Мариам даже в рекламные проспекты попала, но на фотографиях она 
проигрывает, вся её прелесть – в осанке, движениях, коже лица, игре глаз. Она 
так волнующе прекрасна, что даже у потрёпанных и давно отстрелявшихся туристов 
с хрустом распрямляются плечи и по-орлиному сверкают глаза. Хуссейна спасает 
лишь то, что у Мариам патриархальное воспитание и перед мужем она благоговеет; 
поэтому к массе мешающих друг другу поклонников она приветливо равнодушна и 
несколько отличает лишь бедолагу француза, который третий год подряд приезжает 
в Кушкол, чтобы на ломаном русском языке предлагать ей руку, сердце и фабрику 
по производству туалетного мыла. Сначала Хуссейн при виде Шарля наливался 
кровью и хватался за то место у пояса, где у горца должен висеть кинжал, но 
понемногу мы убедили его, что к иностранцу, который просаживает на кофе, 
орешках и коньяке целое состояние в валюте, в интересах государства и во 
избежание международных осложнений следует относиться снисходительно. Надя 
откровенно любуется Мариам.
– Будь я режиссёром… Хуссейн, вашей жене не предлагали попробовать себя в кино?
– Я им… они… – У Хуссейна сжимаются кулаки.
– Предлагали, и неоднократно. – Я спешу к нему на выручку. – С результатами 
переговоров можно ознакомиться в медпункте, там в журнале всё записано.
Хуссейн благодушно кивает и чуточку закатывает глаза – приятно вспомнить.
– Надя может подумать, что вы с Хуссейном одобряете мордобой, – сухо замечает 
мама.
– Никогда! – пылко возражаю я. – За исключением случаев, когда он играет 
воспитательную роль, делает битого лучше, отзывчивее, морально устойчивее.
– Точно! – подтверждает Хуссейн. – Я им покажу, как от человека жену уводить!
– Кроме того, – развиваю я свою мысль, – можно и нужно бить лихачей на трассах, 
это помогает им глубже усвоить правила техники безопасности. Или обратите 
внимание на Гвоздя. Я не слышу, что он лепечёт, но уверен, что объясняется в 
любви туристке в очках. Бьюсь об заклад, он видит её впервые в жизни, но его 
так волнует её принадлежность к женскому полу, что он…
– Максим, – внушительно говорит мама, – к женскому полу принадлежим и мы с 
Надей. Не придирайся к Степе, он добрый и хороший мальчик. Если бы ты ему не