стопроцентная жена, а не какая-нибудь вертихвостка из туристок, которые стаями 
слетаются в Кушкол, чтобы охмурить ребёнка. Туристка и гремучая змея – для мамы 
синонимы. Телефон стоит у неё в комнате, все звонки она перехватывает и в 
подозрительных случаях ясным и правдивым голосом докладывает: «Максим ушёл 
встречать жену. Что ему передать?» Можете себе представить, с каким ледяным 
лицом отныне проходило мимо меня существо, на встречу с которым я возлагал 
большие надежды. Наверное, самым счастливым событием в жизни мамы за последние 
годы была свадьба Юлии и Мурата: в этот день она просто помолодела, наговорила 
с Надей по телефону рублей на десять и налепила для моих бездельников не меньше 
тысячи пельменей.
Единственное и, по маминому мнению, глупое препятствие на пути к осуществлению 
её плана – я не хочу жениться. Мне кажется, что в роли мужа я буду жалок и 
смешон, меня будут воспитывать, ревновать, требовать, чтобы я расстался с 
Жуликом, который ругается, как грузчик, выбросил свой старый любимый свитер и 
приходил домой к ужину. Мне будут намекать, что сто шестьдесят пять рублей для 
мужчины не заработок, что я достоин научной карьеры и посему должен сменить 
бесперспективные горы Кушкола на душную университетскую читальню, где мне 
предстоит при помощи ножниц и клея ошеломить учёный мир невиданными 
откровениями. Юлия – та, по крайней мере, готова была остаться со мной в 
Кушколе, а Надя наверняка потащит меня в Москву. Представляю, как иронически 
усмехнулся бы Юрий Станиславович, если бы его любимчик запросился из Кушкола в 
очную аспирантуру! «Лавинщик может въехать в науку только верхом на лавине! – 
провозглашал он. – Хотя это и несколько опаснее, чем на такси…»
Надя излагает столичные новости: в её Чертанове скоро будет метро, в Институте 
травматологии по-прежнему запрещено упоминать фамилию Илизарова – конкурента из 
Кургана, а за книгами охотятся так же, как когда-то за хрусталем, – они 
превращаются из культурной в меновую ценность.
– Одного нашего сотрудника посылали в командировку, а он ни в какую, до среды 
никак не могу, и трогательно признался: получаю в обмен на макулатуру «Королеву 
Марго»!
Мама тут же начинает жаловаться на своих «прохвостов». Надя смеётся и 
возмущается, а на меня понемногу нисходит умиротворение, и я примиряюсь с 
действительностью. Я благодарен Наде за пирожки, за то, что мама в хорошем 
настроении, и начинаю не без удовольствия думать о том, что произойдёт в 
ближайшее время.
Наконец мама спохватывается, что гостья устала, и отправляет меня её провожать: 
известно, что Надя трусиха и боится темноты. Идти далеко, со второго этажа на 
первый: с Надей каждый отпуск меняется квартирами бухгалтерша из управления, у 
которой дочь живёт в Москве. Сверх ожидания, никаких упрёков и нахлобучек, от 
меня лишь требуют доказательств хорошего отношения. Изыскав подходящие 
аргументы, я доказываю, затем возвращаюсь домой и мгновенно вырубаюсь: моему 
организму необходимо минимум восемь часов крепкого сна.



Воспоминания и размышления

Под утро мне мерещится, что задуло и повалил снег, – самое подлое из сновидений,
 не считая, конечно, лавин. Я вскидываюсь, отдёргиваю штору – на небе ни 
облачка, а на будильнике половина седьмого. Найти бы негодяя, который внушил 
мне снегопад и украл час сна!
Со снегопадом у меня вообще сложные отношения. Может, кому-то картина снегопада 
и навевает мысли о бессмертной красоте природы и тому подобную лирику, но я 
испытываю к нему совсем иные чувства. Снег – мой главный и непримиримый враг. В 
январе я полетел к Наде на день рождения и, помню, стоял у окна и смотрел: 
ночная тишина, хлопья падают, красота – хоть стихи пиши, а мысли мои в Кушколе: 
что там происходит? Если такие же хлопья, как здесь, то за ночь снегу нарастёт 
сантиметров на десять – пятнадцать, а в лавиносборах и на склонах его и так 
скопилось достаточно, обязательно пойдут лавины. Разбудил Надю, собрался в 
аэропорт. В Москве – что, в Москве снег проклинают разве что дворники да 
растяпы прохожие, поломанные и вывихнутые конечности которых Надя чрезвычайно 
успешно восстанавливает. Травматолог она классный, со своими методами: когда 
местные врачи приговорили меня на полгода валяться врастопырку на койке, Надя 
примчалась и за какие-то шесть недель поставила на ноги.
С того случая прошло около двух лет, но я и сейчас, кажется, явственно слышу, 
как трещат мои кости. В то утро начался сильный снегопад, а мы с Гвоздем 
ночевали на второй станции у подножия Бектау, в двух километрах от Кушкола. 
Ситуация лавиноопасная, нужно срочно закрывать на Актау трассы, и мы рванули 
домой. На полпути у «Чертова моста» – так мы называем мостик через Кёксу, в 
районе которого вечно происходят какие-то пакости, – нас и подловила 
одиннадцатая. Сходит она два-три раза в год, но обычно не дотягивает до речки и 
вреда особого не наносит; на сей же раз она показала всё, на что способна. Это 
была добротная пылевидная лавина, с несущейся впереди воздушной волной, которая 
перехлестнула через реку, ломая шестидесятилетние деревья, как спички; в таких 
случаях не знаешь куда от лавины лучше бежать, в лесу бывает ещё опаснее, да и 
убежишь от неё – как от голодного тигра. Для начала она затолкала во все поры 
моего организма мельчайшую снежную пыль, потом сбила с ног, приподняла и 
завертела, проволокла метров двадцать и в заключение замуровала в снегу, из 
которого осталась торчать моя голова. Сидел я спеленутый, как младенец, не в 
силах шевельнуть пальцем, выплевывая изо рта снег и хлопая глазами, с интересом