выполнить приказ, вольно или невольно Валера оценивал его правильность, 
продумывал причины и следствия, а во-вторых, здоровье его в последнее время 
оставляло желать лучшего. Мазуры же по первому знаку без раздумий кинулись бы в 
огонь и воду – качество, которое бывший комбат ценил в танкисте превыше всего.
Игнат был честолюбив, с задатками властности, ему нравилось отличаться, и он 
гордился тем, что именно ему батя доверил флагманскую машину. При случае 
Мазур-1, как его называли, мог вспылить, наговорить грубостей, но, обладая 
развитым чувством справедливости, переживал свою неправоту и не стеснялся 
извиниться. Образцом для себя Игнат раз и навсегда выбрал батю и подражал ему 
во всем, что бросалось в глаза И выглядело немножко смешно. С каждым походом, 
однако, Игнат взрослел, и именно в нём Гаврилов видел своего преемника.
Давид же характером был помягче, реже проявлял инициативу и довольствовался 
ролью второй скрипки при своём более волевом брате. Но влияние на него имел 
огромное. Понимали друг друга братья без слов и одним взглядом могли сказать 
столько, сколько иной раз не скажешь за целый разговор. Голоса Давид никогда не 
повышал, в пустяках был уступчив, но очень ошибался тот, кто принимал такую 
мягкость за слабость. Наступать на себя Давид не позволял никому и мгновенно 
сжимался в пружину, как тигр перед прыжком, когда брат оказывался в настоящей 
или мнимой опасности. Впрочем, Игнат в этом отношении ничем от Давида не 
отличался.
За время заточения в «Харьковчанке» Валера соскучился по рычагам, и Давид 
уступил ему своё место. Сам примостился у правой дверцы, вцепился обеими руками 
в поручни и поехал пассажиром, то и дело норовя ухватиться за несуществующие 
рычаги. Метрах в десяти кувыркалась на застругах «неотложка», а далеко впереди, 
подсвеченный фарами камбузного тягача, вырывался из тьмы побитый метелями флаг 
«Харьковчанки». Флаг то нырял вниз (Игнат загремел с заструга, отмечал Давид), 
то вновь возносился вверх. Игнату и бате похуже других, самая сильная тряска 
достаётся ведущим.
В походах Мазуры всегда шли врозь. Будь машины оборудованы переговорными 
рациями, можно было бы перекинуться несколькими словами:
– Жив, Гнатушка?
– Сейчас проверю… (Вдох, выдох.) Пока дышу!
– Спроси у Бориса, до пивной ещё далеко?
– Полчаса ходу, говорит. На спутнике.
– Будешь заказывать, не забудь – мне подогретое! Почесали бы языки – и вроде 
легче идти. А в этом походе виделись только за едой и в ремонты, когда общими 
силами устраняли серьёзную поломку в чьей-либо машине.
А поговорить есть о чём. Верунчик летом заканчивает десятилетку, вбила себе в 
голову: поеду в Москву, сдавать на артистку кино. Кто-то польстил Верунчику, 
что она похожа на Татьяну Самойлову, вот и зазвенело в легковерных девичьих 
ушах. Думали, пройдёт, одумается, так нет, вот отец и просит воздействовать. 
Валера говорит, что в этот институт из нескольких тысяч девчонок принимают одну,
 другие разбредаются по киностудиям зарабатывать стаж – курьерами и уборщицами. 
Нужно настрогать радиограмму поубедительнее, выбить дурь. В Минске институтов 
много, с родителями и Галкой дома жить будет, а не мыкаться в общежитиях.
Вернёмся, попросим Валеру или Алексея сочинить сценарий и снимем фильм-шедевр с 
Верунчиком в главной роли. Так и написать.
Сестрёнка, подумал Давид, важная, но не единственная забота. Ну в крайнем 
случае потеряет Верунчик год, отдохнёт. Что волновало по-настоящему, так это 
судьба Любаши, неутешной вдовы Коли Рощина.
Летом прошлого года походники с жёнами и детьми собрались на даче у бати. 
Разбили на обширном участке палатки, соорудили под навесом временный камбуз с 
газовой плитой и дней десять прожили оседлым табором. Ранним утром уходили, кто 
по грибы и ягоды, кто ловить рыбу на озеро, днём купались и загорали, по 
вечерам шумно пировали под открытым небом, прокручивали снятые в Антарктиде 
любительские фильмы – весело погостили, сами отдохнули и семьи сдружили.
Кроме Любаши и трехлетней дочки, Коля Рощин, как обещал, прихватил с собой свою 
сестрёнку Валю, фотографией которой братья не раз любовались в походе. На 
зимовке, где мужчина так сильно тоскует по женщине, и невзрачная дурнушка 
привлекательна необыкновенно, а Валя вовсе не была дурнушкой.
«На первом месте у бабы фигура, – поучал как-то более молодых товарищей 
многоопытный Попов, – на втором характер и на третьем морда. Женись, братва, на 
фигуре и характере!» Критикуя Серёгу за цинизм, большинство соглашалось с ним 
по существу. Рассматривая Валину фотокарточку, Игнат и Давид сходились на том, 
что красавицей Валю не назовёшь, но смотрится она – глаз оторвать невозможно: 
ножки в коротких шортах длинные и стройные, грудь высокая, руки, сжимающие 
теннисную ракетку, сильные и в меру полные, а лицо милое и ласковое. Братья 
заочно влюбились, и Коля посмеивался над их нетерпением: «Устрою женихам 
соревнование, как Пенелопа. Поставлю перед каждым мешок картошки, кто быстрее 
очистит, – бери, твоя Валентина!»
Увидели братья Валю и ахнули – лицо, как небо звёздами, усеяно веснушками. 
Хором уговаривали не ходить в косметический кабинет, не убирать такую прелесть. 
Все десять дней вились вокруг, обалдевшие, но в ту встречу ничего не 
определилось. Валя охотно принимала шумные ухаживания, но дала понять, что 
замуж пока не собирается: и институт хочет окончить без помех, и Любашку с 
ребёнком оставлять жалко, привыкла к племяннице.
Потом отдыхали вместе в Крыму, гостили то у Рощиных в Горьком, то у Мазуров, в 
Минске, и обе семьи молчаливо порешили, что быть одному из братьев Валиным 
мужем после очередной зимовки. Пусть разберутся между собой, да и Валя сделает 
свой выбор.