кобеля. При удачном исходе гарантирую вам щенка. С уважением – Прошкин».
Эту вероломную бумагу запечатали в конверт, и за пачку «Беломора» уговорили 
кондуктора пригородного поезда бросить письмо в почтовый ящик на минском 
вокзале. Через несколько дней хитроумные интриганы, установившие за домом 
председателя сельпо неусыпную слежку, могли торжествовать, глядя, как тот в 
обнимку с кобелём садится в служебную машину. Ватага пацанов с трудом дождалась 
темноты и приступила к делу. Когда гражданин Ковальчук, взбешённый гнусным 
обманом, возвратился домой, лучшие деревья в саду были обобраны дочиста. 
Пострадавший поднял на ноги милицию, подозреваемых преступников согнали в 
отделение, но их раздутые животы участковый счёл уликой недостаточной и дело 
производст– вом прекратил.
Другой эпизод, о котором Игнат и Давид сохранили наилучшие воспоминания, 
произошёл позднее, лет через пять.
Отец старился и хворал, сестрички тянулись вверх, как подсолнухи, семью нужно 
было кормить и одевать, и братья устроились трактористами в лесхоз. Молодые, 
крепкие, кровь с молоком – на все сил хватало: и на работу, и на вечернюю учёбу,
 и на гулянки до утра. Давид влюбился первым – в Шурку, белобрысую секретаршу 
директора спиртзавода, а Игнат, хоть и ревновал брата, во всем ему помогал: 
передавал записки, лупил соперников, в роли телохранителя сопровождал Шурку, 
когда Давид отлучался, и тактично отворачивался, когда влюблённые целовались.
В конце лета братья отправились на Алтай убирать урожай, а когда вернулись, 
узнали ошеломляющую новость: Шурка выходила замуж за Стёпку, киномеханика 
районного Дома культуры. Давид затребовал объяснений, и они были даны: от него, 
мол, вечно воняет керосином и тавотом, ногти завсегда поломанные и чёрные, а 
Стёпка чистый и пахнет «Шипром». Напоследок Шурка пожалела несчастного и 
пригласила его с братом на свадьбу.
Давид, конечно, не пошёл – молча страдал на сеновале, и подарок от братьев 
преподнёс новобрачным Игнат. Подарок был не из дешёвых: Игнат на ползарплаты 
купил в промтоварном магазине «Шипра» и перелил его из флакона в две банки. 
Когда жених и невеста, бледные от волнения, уселись за стол и приготовились 
целоваться, явился Игнат, поздравил их и со словами: «Нюхайте друг друга на 
здоровье!»-вылил на каждого по банке. И молодым козлом выпрыгнул в распахнутое 
окно, пока не намылили шею. Игнату хотели дать пятнадцать суток за хулиганство, 
но ограничились строгим внушением: выручила почётная грамота за уборку урожая.
Это был единственный случай, когда братья потратились ради прихоти: вообще-то 
они всю свою зарплату и приработки отдавали в семью. И хотя деньги получались 
солидные, Игнат и Давид привыкли отказываться от обнов в пользу сестёр, для 
которых не жалели ни денег, ни трудов: каждый год покупали им пальтишки и 
сапожки, платьица и туфельки, не допускали до тяжёлой работы и ходили по дому 
на цыпочках, когда девочки садились за уроки.
Мазуры-старшие радовались, слыша со всех сторон добрые слова о своих детях, 
очень скучали, когда подошло время и братья отправились служить в танковую 
часть, широко отпраздновали два года спустя их возвращение и с гордостью, хотя 
и настоянной на печали, проводили сыновей в их первую антарктическую экспедицию.

Через полных полтора календаря вернулись Игнат и Давид в отчий дом – совсем уже 
взрослые, сильные, уверенные в себе и своей дороге люди, отдохнули, осмотрелись 
и стали работать на ремонтно-тракторной станции. И родители начали было 
потихоньку присматривать для сыновей невест, как вдруг пришло письмо от 
Гаврилова, Батя писал, что не настаивает, понимает, что у каждого свои планы, 
но если Мазуры не насытились Антарктидой по горло, то он будет рад опять пойти 
с ними в поход.
И братья без раздумий пошли – в последний раз, как уверяли родителей и сестёр, 
опечаленных новой разлукой. Но Мазуры-старшие уже понимали, чего стоят эти 
уверения.
Каждый полярник всегда клянётся и божится, что идёт зимовать в последний раз, 
что больше во льды его калачом не заманишь, а возвращается – и видит все те же 
белые сны.
Две семьи у полярника, и обе любимые: одна на Большой земле, другая на зимовке. 
И жизнь так складывается у него, что в одной семье он тоскует по другой, рвётся 
к ней всем своим существом, чтобы потом скучать по этой. Мало кто из полярников 
избежал такой раздвоенности, потому что не выдумана она любителями громкого 
слова, а существует на самом деле.
Где, как не в оторванном от мира белом безмолвии, можно понять, что ты за 
человек и на сколько закурок тебя хватит? Где, как не здесь, познаешь подлинную 
цену всему, оставленному тобой на Большой земле: родительской и женской любви, 
аромату зелени и цветов, субботней прогулке с детьми и беззаботному вечернему 
чаю в кругу семьи? Но навек отравлен полярник невозможно трудной, прекрасной 
своей жизнью, ожиданием корабля и мужской дружбой, в общих муках рождённой и 
потому нерушимой.
Во второй, потом в третий раз пошли в Антарктиду братья, а выживут, вернутся 
домой – пойдут в четвёртый.
Моряка зовёт море, полярника – льды и снега. Вот и вся разница.
Иной хотел бы пойти в поход, да не позовут, сам попросится – вежливо откажут. А 
на Игната и Давида не только Гаврилов, другие начальники «глаз положили» – 
дрейфовать звали в Арктику, на береговые станции. Не потому, что ни одного 
прокола у братьев не было – таких людей вообще нет, без проколов, как говаривал 
батя, а потому, что Мазурам верили. Знали, что на этих ребят можно смело 
положиться. Никогда не заполучал Гаврилов водителей надёжнее, разве что Валера 
Никитин, близкий друг, но у того имелось два недостатка: во-первых, прежде чем