плелись старики, прижимая к себе детей, шли женщины, скудные пожитки тащили на 
себе подростки. Охранники ногами и прикладами подгоняли отстающих и покрикивали 
на высыпавших из домов жителей, молча смотревших на страшное шествие. Кое-кто 
пытался бросать в колонну куски хлеба, но немцы натравливали овчарок на тех, 
кто хотел поднять подаяние.
Обречённые увёртывались от ударов, кричали, что их гонят из Минска – пятьдесят 
с лишним километров, называли свои фамилии – вдруг кто-нибудь запомнит, а 
женщины в безумной надежде протягивали жителям детей. Но охранники зорко 
следили за порядком, и отвлечь их внимание удалось лишь раз – было ли то 
обговорено заранее или произошло случайно, никто так и не узнает. Три девушки в 
колонне неожиданно начали скандировать: «Смерть фашистам! Товарищи, браты, 
держитесь, наши вернутся, смерть фашистам!» На них кинулись охранники, и в этот 
момент с другой стороны колонны одна из женщин выбросила в толпу завёрнутого в 
одеяло ребёнка.
Проморгали немцы, не заметили, и эта оплошность сохранила жизнь годовалому 
существу, приговорённому Гитлером к смертной казни. Мужские руки поймали 
свёрток, и Трофим Мазур в оттопыренном кожухе выбрался из толпы и направился в 
дом. Взошёл на крыльцо, не удержался – оглянулся, увидел в немой молитве 
протянутые к нему руки, кивнул и скрылся за дверью.
– Ну, Клавдия, – сказал он жене, кормившей грудью сына, – суди не суди, а дело 
сделано…
Развернул одеяло, бережно приподнял таращившего синие молочные глаза младенца и 
положил его жене на колени.
Так у Игната Мазура появился брат-близнец по имени Давид. Карандашом на пелёнке 
была нацарапана и фамилия, но прочесть её не удалось.
Через несколько дней поздним вечером к Мазурам вломились два полицая. Трофим 
знал их, на спиртзаводе раньше работали. Заныло в груди – прямо к люльке 
направились полицаи.
– Который жиденыш?
– Брось шутковать, – насупился Трофим. – Русская баба оставила, беженка из 
Минска.
– Христьянин, хоть икону с него пиши. – Гришка с ухмылкой щёлкнул по носу 
спящего ребёнка. Давид всхлипнул, заплакал. – Приказа не знаешь, к стенке 
захотел за укрывательство?
– Не дам! – Трофим оттолкнул полицая, загородил собой люльку. – Несмышлёныш 
ведь, кроха. Полицаи щёлкнули затворами.
– Гришенька, Пахом, выпьете с морозу? – засуетилась Клавдия. – Бутылочку 
поставлю, огурчиков!
– Мужика твоего кой-куда отведём, а потом выпьем, – засмеялся Пахом. И Клавдии, 
с воем бросившейся к нему в ноги: – Не скули, такой молодухе скучать не дадим!
Трофим молча набросил на плечи кожух, напялил ушанку и вышел в сени, полицаи – 
за ним. Клавдия с криком бросилась к дверям, но тут послышались глухие удары, 
чей-то предсмертный стон, и из сеней ввалился в комнату Трофим. Прислонился к 
косяку, бросил на пол окровавленный топор.
– Собирайся, уходить надо.
В санки, на которых дрова возили, уложили детей, на другие кое-какую еду и 
одежду и тёмной ночью отправились в лес к деревне Вычихи, где, по слухам, 
находились партизаны. Под утро натолкнулись на дозорных.
В лагере нашлись знакомые, поручились, и два с половиной года Мазуры прожили 
партизанской жизнью. Весной сорок четвёртого, перед самым освобождением, Трофим 
взрывал немецкий эшелон с боеприпасами, не уберёгся от осколка, и потерял ногу 
– по колено хирург отрезая из-за гангрены. Однако все четверо Мазуров выжили и 
вернулись в родной дом.
Обо всем этом Игнат и Давид узнали много после, не столько от родителей, 
сколько от соседей, и очень гордились своим необычным прошлым. Росли близнецами,
 ели, спали, учились вместе. Трофим и Клавдия нарадоваться Не могли на сыновей: 
хворост из лесу носили, воду таскали, сено помогали косить и корову доили, полы 
в хате мыли – лучшей любой девки. А как сестрёнки-погодки появились – няньки не 
надо, даже по ночам к ним вставали, мать жалели.
С одной стороны, радость, с другой – беспокойство: юные Мазуры прослыли самыми 
отчаянными сорванцами в округе. Без них не обходилась ни одна сколько-нибудь 
заметная потасовка. Сверстники старались отношений с ними не портить, знали: 
Игната обидишь – двоих обидишь, Давида ударишь – двоих ударишь, одному слово 
скажи – тут же оба тиграми бросаются, горло друг за друга перегрызут. Но знали 
и то, что дружить с братьями интересно, что они мастера на всякие выдумки.
Игнат и Давид с удовольствием вспоминали о детство и не раз веселили походников 
своими историями. Например, такой.
Председатель сельпо владел одним из немногих сохранившихся войну садов, который,
 как магнитом, притягивал мальчишек своими грушами, вишнями и вкуснейшими 
яблоками «белый налив». Охраняла сад огромная и презлющая собака, которая во 
время одного, неудачного набега так цапнула Давида за ногу, что тот неделю 
пролежал в постели. Братья разработали план мести, свидетельствовавший об их 
незаурядной изобретательности.
Хозяин сада очень гордился своей чистопородной овчаркой, привезённой с Кавказа 
ещё тогда, когда та была щенком, и сожалел, что не может найти ей подходящую 
пару для приплода. Братья накололи два кубометра дров исполкомовской машинистке 
и, заручившись её помощью, составили и напечатали бумагу:
«Глубокоуважаемый гражданин Ковальчук! Мне стало известно, что вы являетесь 
хозяином кобеля кавказской породы, каковая в Минске, где я проживаю, 
отсутствует. А у меня имеется упомянутой породы сука. Так что прошу привезти