снять двигатель, отсоединить коробку перемены передач от планетарного механизма 
поворота и так далее – словом, разобрать и вновь собрать чуть ли не полмашины.
За сутки и то не справишься с такой работой.
Проканителился Тошка, не успел завести Балерину «неотложку», не то ушли бы с 
Пионерской на трех машинах.
Вырубили траншею, Давид залез под днище и газовой горелкой выжег отверстие для 
стока воды.
Поклонились Пионерской, последней станции на пути в Мирный, и двинулись вперёд 
– в проклятую богом и людьми зону застругов.



БРАТЬЯ МАЗУРЫ

«Ну, держись, милая!» —подумал про себя Игнат, и «Харьковчанка» с лязгом и 
грохотом рухнула вниз с метровой высоты.
– Влево уходишь! – прикрикнул Гаврилов, поудобнее устраиваясь в штурманском 
кресле. – Держи по курсу…
Триста семьдесят километров осталось, из них двести пятьдесят – дорога без 
дороги. Заструги! Чудо природы, красота несказанная – в кино бы ими любоваться. 
Учёные говорят – аэродинамика, закономерное явление: стоковые ветры с Южного 
полюса постоянно дуют здесь в одном направлении и, как скульптор резцом, 
вытачивают заструги, острыми концами своими нацеленные на Мирный. Толстые 
моржовые туши застругов достигают шести– семи метров длины и полутораметровой 
высоты. И никуда от них не денешься, стороной не обойдёшь: весь купол в 
застругах, как в противотанковых надолбах. Хочешь не хочешь, а вползай на них, 
обламывай острую переднюю часть и греми вниз.
Тягач падает так, что душа из тела вытряхивается, а потом сани семитонные 
догоняют и поддают ещё разок. Зубы лязгают, голова от шеи отрывается, не 
удержишь её – бац подбородком о собственные колени, и такие искры из глаз 
сыплются, что никаких бенгальских огней но надо.
Кажется, все предусмотрели, все в машине закрепили, а загремели с 
полутораметрового заструга – чемодан выскочил из-под нар, запрыгал, как живой. 
Укротили чемодан – гитара сорвалась со стены, запела, семиструнная.
Водителю хорошо, он видит, когда и куда падает, а каково в салоне или в балке 
радисту, доктору, повару? Щебню в камнедробилке уютнее. Валера и Алексей с 
часок цеплялись руками и ногами за полки, а потом доктор закутал хорошенько 
больного и перебрался с ним в кабину к Давиду. Петя тоже недолго искушал судьбу 
– напросился к Сомову. Тошка и Ленька тряслись вместе в кабине Валериного 
тягача, и лишь один Борис мужественно держался в своём кресле.
Нигде на всем ледяном куполе техника так не страдает, как в этой злосчастной 
зоне: лопаются траки и летят пальцы, трещат стальные водила и сводит судорогой 
серьги прицепного устройства. Тягачу ведь тоже больно, когда его швыряет, у 
него тоже есть нервная система, восстающая против .издевательств: не 
бессловесная металлическая болванка, а умный живой механизм – артиллерийский 
тяжёлый тягач, АТТ. Вот и приходится часами стоять, уговаривать его, утешать и 
подлечивать – нигде так долго, как в зоне застругов.
Тем ещё плоха зона застругов, что идти по ней нужно медленно, не на второй, а 
только на первой передаче.
Четыре-пять километров в час – это ещё здорово, а тридцать километров за 
перегон – и вовсе большая удача.
Бывает, что метров на двести заструги исчезают, но чаще всего они попадаются 
через каждые десять – пятнадцать метров, а то и вовсе идут один за другим, как 
волны па море.
Хуже всего «Харьковчанке»: она первой обламывает заструг, остальные тягачи 
держатся след в след за флагманом, и падать им чуть легче. Душа болит у 
походников за «Харьковчанку». Лучше бы шла она позади, но нельзя: штурманская 
машина, курс прокладывает.
А Игнат радовался застругам – не потому, что испытывал удовольствие от 
сумасшедшей пляски, выворачивающей суставы у машин и людей, а потому, что 
откладывался неизбежный, исключительно неприятный разговор с батей. Какой 
теперь может быть разговор, если рта не откроешь!
Игнату было стыдно: опростоволосился. Какого черта себя обманывать – из-за него,
 Игната, погиб тягач! О пустяке забыл: проверить, спросить у Приходько, 
синицынского сварщика: «Дырки выжег?» И не пришлось бы бросать машину, с 
которой краска ещё не облупилась.
Стыдно! В пургу три дня назад, когда батю снова схватило, он, отдышавшись, 
позвал: «Слушай и мотай на ус. Случится что – будешь за меня. Валера в курсе. 
Борьку береги, пылинки с него сдувай, в его руках судьба похода. Выйдешь к 
сотому километру – стой день, неделю, пока не определишься и не найдёшь ворота 
с гурием. Там двенадцать бочек хорошего топлива, понял? Точно знаю. На нем и 
дойдёшь. Если с техникой что – кланяйся Сомову, без него ни шагу. Ну, не дрейфь,
 выдюжишь, пора, сынок, на ноги становиться».
Встал на ноги, называется… Ребятам в глаза стыдно смотреть, осуждение в них и 
насмешка. Один Давид потрескавшиеся губы в улыбке кривит, ободряюще подмигивает.
 Так Давид – он не то что за тягач, за смертный грех Игната оправдает.
* * *
Братишка, родной…
Студёной зимой сорок первого года немецкие автоматчики с овчарками гнали через 
городок колонну измученных людей. Держась друг за друга, из последних сил