буксире. А купол становился все выше, у Комсомольской он уже достиг высоты трех 
с половиной тысяч метров над уровнем моря. Правда, от горной болезни походники 
не очень страдали, сказывалась постепенность подъёма, благодаря чему организм 
понемногу привыкал к нехватке кислорода.
К Востоку пришли измотанные, грязные, исхудавшие и несколько дней отдыхали. 
Отмылись в бане, посмотрели по традиции лучшие фильмы и беззаботно отоспались.
Но всё равно настоящего праздника не получилось. Оттого, что о проблеме 
стараются не говорить, она не исчезает. И все замерли в ожидании. Кому-то 
предстояло взять на себя ответственность, кто-то должен был сказать первое 
слово. Решалась судьба станции Восток, быть ей или не быть на следующий год.
Взаперти беседовали о чём-то начальник станции Семёнов и Гаврилов, по углам 
шушукались походники, но за столом в кают-компании говорили о чём угодно, 
только не о возвращении.
Первый шаг сделал начальник экспедиции Макаров. Он прислал Гаврилову 
радиограмму, в которой предлагал экипажу поезда оставить технику на Востоке и 
вылетать в Мирный. Предлагал, а не приказывал!
Макаров не хотел рисковать людьми, но он-то хорошо понимал, что если тягачи 
застрянут на Востоке, станция через год останется без топлива и её придётся 
законсервировать. Поэтому начальник экспедиции и не приказывал, а только 
предлагал.
Этот оттенок, незначительный на первый взгляд, многое решал. Ослушавшись, 
Гаврилов совершал, конечно, проступок, но не такой уж серьёзный. Вот если бы он 
нарушил приказ – другое дело. А в слове «предлагаю» была какая-то 
необязательность, в нём оставалось место для субъективного истолкования. 
Макаров как бы развязывал Гаврилову руки и давал ему возможность принять любое 
из двух решений. Времени на размышления оставалось немного.
Полет на Восток длится шесть часов. Четыре часа назад два «ИЛа» вылетели из 
Мирного с последним рейсом. Через два часа они будут здесь. Сорок минут уйдёт 
на разгрузку самолётов, а потом они возвратятся обратно, и лётчики тут же 
перейдут на «Обь». Капитан Томпсон и так рвёт и мечет из-за того, что лётчики 
затянули полёты на Восток.
Значит, в распоряжении Гаврилова имелось два часа сорок минут.
Думал Гаврилов недолго. В критических ситуациях он привык полагаться на 
интуицию, которая обычно его не подводила. Он считал, что чем больше в таких 
случаях думаешь, тем больше находишь доводов против риска, а потому нужно 
действовать, как подсказывает тебе шестое чувство.
На фронте Гаврилова не раз обвиняли в том, что он лезет в драку очертя голову. 
Но как-то так получалось, что именно крайне дерзкие его поступки и приносили 
успех бригаде. Однажды Гаврилов бросил в атаку свой батальон по ещё не 
замёрзшему болоту, утопил один танк, но зато с остальными буквально растерзал 
незащищённый фланг ошеломлённых фашистов. В другой раз в ходе разведки боем 
Гаврилов углубился по просёлку километров на тридцать в немецкий тыл, 
натолкнулся на аэродром и расстрелял из пушек восемь готовых к вылету 
«юнкерсов». И Гаврилов привык, что «случай» работал на пего. Привыкли к этому и 
люди, с которыми он был связан, как привыкли они и к тому, что самое опасное 
дело всегда поручали именно ему.
Но на этот раз Гаврилов размышлял недолго отнюдь не потому, что опасался 
отыскать убедительные аргументы против обратного похода: аргументов этих было 
хоть отбавляй, и главный из них – неизвестность. Никто не ходил в поход по 
ледяному куполу в это время года, и никакой человеческий опыт не мог подсказать 
Гаврилову, как поведёт себя техника в условиях крайне низких температур. И не 
потому размышлял недолго, что слепо верил в свою счастливую звезду и всегдашнюю 
удачу. С возрастом инстинкт самосохранения одёргивает человека куда чаще, чем в 
зелёной юности, и Гаврилов в этом смысле не был исключением. Просто он видел с 
самого начала не два, а лишь один выход из положения: нужно доставить тягачи 
обратно в Мирный.
Гаврилов знал, что его никто не осудит, если он и его ребята возвратятся по 
воздуху. В конце концов, не они виноваты, что поезд вышел в поход слишком 
поздно. Оставив тягачи на Востоке, они поступили бы в соответствии с 
предложением начальника экспедиции, сделанным им из самых гуманных побуждений. 
Никто не осудит и Макарова, поскольку он, возможно, предотвратил гибель людей. 
Так что никто не пострадает, и все окажутся правы.
Но станция Восток через год будет законсервирована!
Это Гаврилов, тоже знал, и знал точно. И представлял себе, как за его спиной 
полярники будут говорить: «Самолётом, конечно, спокойнее… Сдал старик. Был бы 
на его месте парень посмелее, не остались бы без Востока!» И эти люди убудут 
по-своему правы, потому что в конечном счёте оцениваются только результаты. Это,
 быть может, жестоко, но справедливо.
Вот почему для себя Гаврилов видел лишь один выход из положения. Для себя, но 
не для своих ребят! У них должна быть свобода выбора, как у добровольцев, когда 
предстоит опасное дело. На фронте Гаврилов иногда так и поступал: излагал 
обстановку, ничего не скрывая, и предлагал тем, кто хочет идти в разведку, 
разделить его участь, сделать шаг вперёд.
Есть на станции Восток крохотный холл, где стоят два снятых с самолёта кресла и 
круглый стол, за которым восточники любят поговорить о жизни, выпить чашку чая 
и забить «козла». Здесь Гаврилов собрал своих ребят, минут за десять рассказал 
им о своём плане и закончил:
– Ну, если есть вопросы, говорите, если нет – кто за, кто против?
– Так дело не пойдёт, батя… – возразил механик-водитель Игнат Мазур. Что мы, 
председателя месткома выбираем? Давай по-честному: или все летим, или все