«Значит, за танк платишь?» – «Так точно, плачу, товарищ генерал!» Генерал 
пообещал подруге жизни разобраться и, когда она вышла, тихо так и ласково 
спросил: «Значит, платишь?.. А ну, исповедуйся, шельмец!» Старшина в голос 
завыл: «Това-а-рищ генерал! Виноват! Супруга моя – женщина очень строгая насчёт 
наличных, а вечером, как со службы домой иду, не могу без кружки пива. Вот и 
пришлось сочинять про тот самый танк, что за Одером, если помните, подбили… 
Виноват, товарищ генерал!» А через месяц увидела генерала в клубе гражданка 
Семенчук – и с поклоном: «Спасибо вам, теперь всего по пять рублей вычитают, за 
одну башню платить осталось!»
Тошкина байка имела успех.
– Думал заставить тебя поплясать, но так уж и быть, даю бесплатно. – Маслов 
протянул Тошке радиограмму.
– Валяй, сам читай, – беспечно махнул рукой Тошка.
И Борис Маслов, смакуя, с выражением прочитал:
– «Жмуркину Антону Ивановичу живы здоровы чего и тебе желаем тебя повесили на 
Доску почёта как героя Антарктиды Пеструха отелилась купили телевизор 
председателя сняли прислали нового к твоему приезду растим кабанчика уже пять 
пуд Нюрка не дождалась выскочила замуж не жалей других навалом целуем крепко 
семья Жмуркиных».
Хотя на камбузе становилось все холоднее, недоеденный пирог, а ещё больше 
радиограмма продлили застолье. От Тошки затребовали объяснений, и он поведал о 
своём неудавшемся романе с Нюркой.
– Я ей говорю: чего кота за хвост тянуть, давай любить друг друга, – а она: шиш 
тебе, сначала в загс! – Да ты что, говорю, не знаешь, какие безобразия в загсе 
происходят? Глазом моргнуть не успеешь, как тебе печать в документ шлёпнут! 
Печать тебе нужна, говорю, или будущий поко– ритель сурового шестого 
континента? – Нет, – головой мотает, – сначала печать, а потом покоритель, и 
вообще я не уверена, что ты меня любишь. Я туда, сюда, рассыпаюсь мелким бесом, 
распалился, хоть спички об меня зажигай, а она вдруг: ах! – и бегом. 
Оборачиваюсь – стоит за спиной дед её Митрофан, по прозвищу Облигация, и волком 
смотрит. Подслушивал, старый хрыч! А Облигацией его прозвали потому, что лет 
пятнадцать назад получил он по займу облигации и спьяну наклеил их на дверь, а 
одна сторублевка возьми да и выиграй пять тысяч. Тогда дед выломал дверь и 
потащил её в сберкассу, а там отпилили кусок с облигацией и послали на проверку.
 Значит, оборачиваюсь, а дед: ишь ты, сучий сын, шамкает, внучку испортить 
желаешь? – И так клюкой по хребту дёрнул, что я с воем домой приполз. А наутро 
Нюркина подруга доложила, что дед запер Нюрку в хате и побожился сторожить до 
моего отъезда в экспедицию. Я так и сяк, ужом вертелся, умасливал деда – не 
пускает: пошёл, говорит, вон, поганец, не то ноги повыдергаю. – А мне через три 
дня уезжать…
– Ну и что? – нетерпеливо спросил Ленька.
– Уехал, – вздохнул Тошка.
– Спасибо, матерь кормящая, побаловал, – ласково сказал Пете Игнат и встал. – 
Спать, братишки, спать.
И походники разошлись «по спальням».
За исключением неодобрительно относившегося к зубоскалу Сомова Тошку любили. 
Все, даже Ленька, который был ненамного старше Тошки, видели в нём совсем ещё 
юного подростка, только-только вышедшего из пацанов, потому что, хотя по 
документам ему был двадцать один год, выглядел Тошка от силы на восемнадцать: 
необычный для походника рост – метр шестьдесят сантиметров, смехотворный вес – 
чуть больше трех с половиной пудов и безбородое, с нежным цыплячьим пушком лицо.
 А у походников, людей вовсе не сентиментальных, хранится под спудом скрытая и 
неизрасходованная нежность: в радиограммах её не выплеснешь, бородатые 
физиономии друзей вызывают чувства иного порядка, и получается, что нежность 
эту деть некуда. Поэтому полярники так любят собак, которых можно ласкать, не 
опасаясь, что тебя сочтут. прекраснодушным и мягкотелым хлюпиком, и пингвиньих 
детёнышей-пушков любят, и птенцов серебристых буревестников на островных скалах 
у Мирного – в общем, любят все живое, что не отвергает ласку и нуждается в 
защите. Может, поэтому и любили Тошку походники, что был он с виду таким 
худеньким и маленьким птенчиком, весело и бездумно чирикающим. Для одних по 
возрасту сынок, для других – младший братишка, всегда готовый помочь, услужить, 
а при случае беззлобно посмеяться над кем угодно, кроме, конечно, бати.
А между тем птенчик этот, несмотря на свою трогательно юную в глазах походников 
внешность, давным-давно вылетел из гнезда и ни в чьей защите не нуждался. Ласку,
 любовь принимал и платил за них сторицей, а на ногах своих стоял крепко, 
возмещая недостаток жизненного и профессионального опыта неиссякаемой 
работоспособностью.
– И откуда в тебе силы берутся? – удивлялся Петя, когда Тошка без передышки 
сменил на траках три пальца, вычерпал из цистерны на две бочки соляра и тут же 
отправился «колоть кабанчиков» на воду для камбуза. – Худенький такой, щуплый, 
а работаешь, как вечный двигатель из учебника по физике.
– Сказать правду? – Тошка оглянулся, поманил Петю пальцем и вдруг заколебался.
 – Не растреплешь?
– Никому! – торжественно пообещал Петя.
– Смотри мне! – пригрозил Тошка, снова оглянулся и шепнул в Петино ухо: – Я 
робот!
– Че-во? – недоверчиво протянул Петя. – Врёшь ты все…
– Да, браток, робот, – расстроенно, выпятив нижнюю губу, повторил Тошка. – Про 
это один Валера знает. Ночью подзаряжает меня от аккумулятора и смазывает 
суставы сгущённой. У нас как раз кончилась. Не подкинешь?