плюнуть. Если, конечно, Алексей не брешет, врачи – они по должности своей 
должны вкручивать шарики пациентам: психотерапия. Но если правда, что спас от 
воспаления лёгких, – век не забуду, первого внука Лешкой назову.
Два слова сказал, а будто воскресил! С пневмонией на куполе делать нечего, 
здесь от неё и с кислородными баллонами не избавишься. Был в одном из походов 
случай, когда в районе Комсомольской штурман глубоко застудил лёгкие. 
Освободили от саней «Харьковчанку», и пробежала она на третьей передаче пятьсот 
километров за двое суток, а на Востоке штурмана в самолёт – и на курорт, в 
Мирный. Лето стояло, январь, самолёты летали… Бронхит, безусловно, тоже не 
сахар, но держится ведь Валера, от звонка до звонка за рычагами сидит. Бронхит 
не пневмония, с ним и на куполе продержаться можно. Так и сообщить Макарову: 
никаких больше консилиумов по радио не надо, подремонтируюсь и скоро войду в 
строй. И ещё попросить Макарова, чтобы ребята из Мирного и других станций 
радиограммы присылали повеселее, а то Маслов принимать не успевает, а все одно: 
«Беспокоимся, думаем о вас, уверены…» Хорошо, конечно, что беспокоитесь и 
думаете, не сомневаемся в этом и благодарим за это, но пишите, сынки, с 
настроением и улыбкой.
И Гаврилов, взволнованный надеждой, стал размышлять, как станет жить дальше, 
если Алексей сказал правду. Уже рисовалась ему заманчивая картина, что он ведёт 
тягач (сомовский, пусть Вася поездит Ленькиным дублёром, проследит за парнем), 
мнилось, как во время завтрака будет обсуждать с ребятами итоги прошедшего дня 
(за ужином не до разбора, глаза слипаются) и прочее. Но тут Гаврилов подумал о 
том, что каждая минута, которую он не спит, отдаляет его выздоровление. Раз уж 
придётся дня три не вставать (если бронхит – о неделе не может быть и речи), то 
нужно спать на полную катушку, набираться сил.
Улёгся поудобнее и, как всегда перед сном, представил себе Катю и сыновей – 
чтоб приснились. Вот он в воскресенье утром подогнал к дому машину, спросил у 
ребят, какие у них планы – готовить уроки на завтра или сначала смотаться за 
грибами, услышал радостный визг мальчишек и увидел Катино смеющееся лицо.
И, боясь упустить видение, заснул со счастливой улыбкой.



ТОШКА

С одной стороны, Тошка давно мечтал о самостоятельной работе и поэтому не пошёл,
 а на крыльях полетел занимать место водителя на сомовской машине; с другой – 
одиночества он не выносил и отчаянно скучал. В прошлый раз, когда батя осудил 
Сомова на отдых, Тошка сманил в кабину Петю и всю дорогу его развлекал, а 
сегодня повар затеял печь пирог и составить компанию отказался.
– Все равно ведь сгорит твой пирог! – возмущался Тошка. – А я сиди один, как 
ночной сторож, из-за этой кучи золы!
Оскорблённый Петя выставил Тошку из камбуза. Вскоре, однако, у Давида на 
маслопроводе полетел дюрит, а ещё через час поезд остановил Алексей: делать 
бате, Валере и Сомову уколы. Кому неприятности, кому удовольствие: пользуясь 
вынужденными паузами, Тошка отвёл душу, почесал язык. И за обедом, само собой. 
Но больше до утра поезд не останавливался, – шестьдесят два километра 
отмахали! – и часов пять подряд Тошка молчал, как рыба. Сущее наказание для 
человека, которому и пять минут посидеть с закрытым ртом было мучительно трудно.

– Хоть бы муха какая залетела в кабину! – жаловался Тошка за ужином. – Такую 
байку вспомнил – чистый мёд, а кому её расскажешь?
– Ну, гони свою байку на десерт, – промычал Игнат с набитым ртом.
– На десерт у меня есть кое-что получше. – Петя расплылся в улыбке и смахнул 
полотенце с пышного, начинённого клубничным джемом пирога.
– Кушайте на здоровье!
И, зардевшись от похвал, стал разрезать пирог на доли…
– Получше… – ревниво фыркнул Тошка, хватая, однако, изрядный кусок и впиваясь в 
него зубами. – Духовная пища, дорогой товарищ Задирако, для интеллигентного 
мужика важнее жратвы. Мыслить надо, дорогой товарищ повар, мозг питать, а не 
брюхо!
Уяснив по лицам друзей, что Тошка скорее всего шутит, Петя на этот раз не 
обиделся.
– Будет тебе, зубоскал, рассказывай свою байку!
– Старшину Семенчука из третьего батальона помните? – спросил братьев и Валеру 
Тошка. – Здоровый, мордатый такой сверхсрочник, «смир-р-на!» с полминуты рычал.
– Ещё бы не помнить! – Игнат ухмыльнулся. – Давида изловил в самоволке, когда 
он серенаду пел одной смазливой блондиночке. Сколько на губе отсидел? Пять 
суток?
– Пять суток строгого, – подтвердил Давид. – Так чего натворил мой друг 
Семенчук?
– Приходит его жена к генералу, – обрадованный всеобщим вниманием, заторопился 
Тошка, – и говорит: «Товарищ генерал, то да се, сына женим, с деньгами туго. 
Может, простите Семепчуку тот танк?» – «Какой такой танк?» – «А мужнин, что 
подбили в Германии». У генерала – глаза шарами, ничего понять не может, требует 
ясно и чётко доложить. Супруга и доложила, что больше двадцати лет из мужниной 
зарплаты каждый месяц вычитают пятнадцать рублей за тот подбитый танк. А сейчас 
вот то да се, с деньгами туго, сына женим… «Семенчука ко мне, такого-сякого!» – 
приказал генерал. Семенчук является, командует самому себе: «Смир-р-рна!» —ест 
глазами начальство и малость желтеет при виде дорогой и любимой подруги жизни.