А в голову назойливо лез вчерашний разговор. Ненужный был разговор, зряшный. 
Все равно Гаврилов оказался прав.
Сомов выругал себя: сорвался… Лучше всего молчать. В троллейбусном парке его 
так и прозвали – молчун. В праздники наряды выписывали – молчал, благодарность 
объявляли – молчал, ругали – молчал. По своему опыту Сомов знал, что молчаливых 
не то что любят, а стараются не очень задевать: работает человек – и пусть себе 
работает, всем кругом польза. А если с начальством спорить, то сегодня 
выиграешь десятку, а завтра проиграешь сотню.
Обидно, сорвался. В первый раз, а какая разница? Кому самый захудалый тягач 
подсовывали? Сомову. «Ты, Вася, у нас опытный, ты у вас золотой и серебряный»,
уговаривали. Кто три дня на Востоке грузы сдавал, соляр перекачивал, пока 
остальные водители дрыхли без задних ног? Сомов, Всегда так: вкалывать нужно – 
Сомова зовут, а, премии, грамоты получать
– Иванова, Петрова, Сидорова. Хотя, конечно, бывало и другое. Сомов не без 
удовлетворения припомнил случай с Гусятниковым, в прошлую экспедицию. 
Нахрапистый был мужик, громче всех орал на собраниях, Валерку оттирал – к бате 
лез в замы. «Сомов такой и сякой, – орал, – безынициативный!» А когда на припае 
у Гусятникова трактор заглох и лёд под ним хрустнул, чуть «медвежьей болезнью» 
не заболел. Трещина узкая, с полметра, нужно неисправность устранить и вперёд 
рвануть, пока не разошлась, а выступальщик этот драпанул с машины. Кто трактор 
и сани с продовольствием спас? Сомов. Тогда батя за его здоровье выпил и на 
руках носить пообещал. Нам на руках не надо, ноги пока, ещё ходят, ты лучше 
хорошее не помни, а плохое, забудь. Так нет, запомнит, ввернёт что-нибудь такое,
 в характеристику, прощай, Антарктида. Садись, Вася, за баранку троллейбуса 
номер двенадцать и гоняй до одури по маршруту: гостиница «Националь» – больница 
МПС.
В, который раз подсчитал в уме, что имеет здесь, в Антарктиде. Если все собрать,
 то раза в два ч половиной больше, чем зарабатывал в парке. Ладно, была бы шея, 
а хомут найдётся… Дойти бы…
Два раза отзимовал – шесть лет забот не знал, нешуточное дело восемь едоков 
прокормить, обуть и одеть одному. Конечно, Жалейке неплохо бы сотнягу 
прирабатывать, но где ей, с хозяйством еле справляется. Вспомнил разговоры 
друзей: «Куда махнёшь в отпуск?»-«В Ялту, а ты?» – «Думаю, в Палангу, на 
машине!» Горько усмехнулся. Он-то вернётся, получат отпускные – и за баранку, 
да ещё сверхурочные ездки будет выпрашивать. Кружка-другая пива – вот а все 
удовольствие. Для них, подумал Сомов о товарищах, Антарктида – это почёт, 
портреты в газетах, борьба с природой… Вам бы столько нужно было, сколько мне, 
поняли бы, что такое для меня Антарктида…
Не спится, курить хочется, хоть вой. Чёртов Ленька, сунулся тогда в пожар, не 
мог курево из балка выкинуть, Знал бы такое, первый бы полез.. Хотя вряд ли, 
Ленька – сам себе кормилец, ему море по колено, красуйся, проявляй геройство. А 
моим хлеб нужен, не портрет с чёрной окаемкой…
Ещё раз позавидовал Леньке, и заныло под ложечкой: вспомнил Сомов молодого 
Ваську, неженатого, удачливого. Первая удача – в танковых войсках служил, 
обучился на механика-водителя. Хотя просился на флот, чтоб тельняшку носить и 
брюки-клёш, пыль девкам в глаза пускать. Не видать бы тогда Антарктиды как 
своих ушей, для Гаврилова только танкист
– человек. Но с батей встреча случилась через шесть лет, а до того отслужил, 
закончил курсы бульдозеристов и завербовался в Братск. Деньги там были 
несчитанные, как от них избавиться, не знал.
Воспоминание об этих деньгах до сих пор мучило Сомова, как только может мучить 
тяжёлая и непоправимая ошибка. – Послушался бы умных людей, оставил бы на 
книжке – горя бы не знал. Так, нет, полгода по Кавказу мотался, пока до копейки 
не спустил. Правда, на всю жизнь нагулялся, цыплятами табака завтракал, 
шашлыками обедал, вино дул, как воду. И Жанна… Вообще-то её звали Аней – в 
паспорте случайно подсмотрел. Ноги длинные, грудь высокая, синими глазищами 
взглянет – до позвонков пробирает. До последней десятки деньги выжала и хвостом 
вильнула. Продал часы, купил билет и махнул в столицу – устраиваться. Вышел из 
поезда, сел в первый же попавшийся троллейбус, прочитал объявление и прямиком в 
парк. И заработок неплохой обещали и работа почище, чем на бульдозере. 
Поселился в общежитии. Через год женился. Может, и рано было жениться, но уж 
очень хотелось забыть, вытравить из памяти ту синеглазую ведьму.
А с Жалейкой забыл, вытравил…
Вспомнил Сомов их первую встречу. Ехал в автобусе к приятелю и гости и стал 
свидетелем смешной сцены: контролёр, здоровенный мужик, выжимал штраф из 
зайца-студента. Тот хлопал глазами, шарил в портфеле и лопотал насчёт стипендии,
 что завтра получит, а контролёр, весь светился от радости, что поймал: «Так 
будем платить штраф, гражданин?» Студент не знает, куда деваться от позора, уже 
не просит, а стоном исходит. Тут-то Сомов и увидел Жалейку. Простенькая такая, 
собой нескладная – пройдёшь мимо и не заметишь. Только глаза большие и скорбные,
 как на картине. Подошла, спросила, можно ли за студента штраф заплатить. 
Контролёр: «Плати, твой будет заяц!» Покраснела, как малина, заплатила, а тот 
ухмыльнулся, пошутил плоско и пошёл новых зайцев ловить. Студент приготовился 
на блокнотике адрес записать, чтоб завтра деньги принести, а она – что вы, 
говорит, не надо. Шмыг к выходу – и выскочила на остановке.
Сомов за ней. Сто раз удивлялся, какая сила его толкнула, зачем вышел, ведь 
ехать-то было ещё далеко. Догнал, напросился проводить, слово за слово – в 
общем, познакомились. В кафе «Мороженое» пригласил, о том о сём рассказал и 
поинтересовался, почему это она чужой Штраф заплатила.
– Жалко его стало, – ответила. – Тихий он такой, беспомощный.