что я не в Алушту собрался? (Это Маслову.) Тьфу! Я вам дам помирать, на том 
свете тошно будет!
Перевёл дух, бешеным взглядом обвёл притихших людей:
– Чего носом стол долбишь? (По адресу Леньки.) За девками бегать легче, чем по 
Антарктиде ходить? А вы? (На братьев.) Полудохлый тюлень веселее смотрит! 
Зарубите себе на носу каждый: помереть никому не позволю. Пригоним хотя бы 
полпоезда в Мирный – ложись и помирай, кто желает. Тебя, Сомов, отстраняю от 
машины, сдай Жмуркину Антону. С тобой, Маслов, разговор особый. Всем пить чай и 
располагаться на отдых.
– Не вставайте, ребята, сам разолью, – заторопился Петя. – Пейте, ребята, пока 
горячий.
– Раз пошла такая пьянка… – сбивая напряжение, пошутил Алексей Антонов, – 
разреши, батя, каждому по сигарете.
Закурили, молча и с наслаждением подымили.
– Ты главное ответь, – поднял голову Сомов. – Когда с Востока уходили, знал или 
не знал про солярку?
– Не знал, Вася, честно говорю, – ответил Гаврилов. – А если б знал…докурил до 
пальцев сигарету, загасил в пепельнице, жестяной крышке из-под киноленты…– всё 
равно пошёл бы!
– Один? – недоверчиво спросил Маслов.
– Один в поле не воин. – Гаврилов взял протянутый Валеркой окурок, благодарно 
кивнул, жадно затянулся. В походе одному делать нечего. С Игнатом пошёл бы, с 
Алексеем, с Давидом, с Валерой. «Коммунисты, вперёд!» – как когда-то на фронте… 
И Ленька небось посовестился бы дядюшку, почти родного, бросать. А может, и ещё 
кто.
– Как главный фрикцион или коробку менять, все бегают, орут: «Где Тошка? Куда 
задевался Тошка?»-затараторил Тошка. – А как в кино идти или пряники жевать, 
про Тошку никто ни ползвука!
– И Тошка, – серьёзно добавил Гаврилов. – Нельзя было, сынки, не идти в этот 
поход… Был у меня кореш – комбат Димка Свиридов, два года рядом провоевали, 
сколько раз друг друга из беды вытаскивали – и счёт потерял. Да такое никто на 
фронте и не считал, там, как и у нас в полярке, выручил друга – и знаешь: 
завтра он тебя выручит. Так я вот к чему. Зимой сорок пятого Вислу форсировали, 
нужно было до зарезу с тыла прорваться к деревне. Гаврилов рукой сдвинул посуду 
и при помощи вилок показал, как располагались стороны. – А с тыла, вот здесь, 
по разведданным, то ли было, то ли могло быть минное поле. Времени в обрез, не 
возьмём деревню, посередь которой шло шоссе, – сорвётся операция. Сподручней 
всех заходить в тыл было свиридовскому батальону, а Димка, мы ушам не поверили, 
стал тянуть резину: так, мол, и так, машины не в порядке, личный состав 
неопытный, боеприпасов недокомплект… Что на него нашло, никто понять не мог. 
Другой батальон с тыла бросили. На минах три танка потеряли, остальные 
прорвались, взяли деревню… А со Свиридовым я до конца войны не здоровался, на 
разу руки не подал. Не знаю, где он сейчас, чем командует…
– Поня-ятно, – протянул Игнат.
– Не хотел, сынки, чтоб вся Антарктида плевалась в нашу сторону, если б на 
следующий год Восток закрыли, – закончил Гаврилов. – Я-то что, я уже на излёте, 
а вам жить да жить да людям в глаза смотреть…
На камбузе с каждой минутой холодало, под каэшки лез мороз.
– Полаялись и забыли, батя, – с извинением проговорил Маслов. – Не из капрона 
нервы, сам понимаешь. И помирать опять же никому не охота. – Не помрём, – 
сказал Давид. – С Комсомольской дорога под горку пойдёт, полегче будет. – Факт,
 – поддержал Алексей. – Морозы ослабнут, повысится и давление воздуха и 
количество кислорода в нём. – Выйдешь на улицу, – размечтался Тошка, – а там 
сущая чепуха: минус пятьдесят. Сымай кальсоны и загорай!
Растаяли, заулыбались.
– Как вернёмся, – продолжал мечтать Тошка, – соберу пингвинов штук тыщу, 
расскажу им лекцию про поход. А если кто каркнет, что брешу, – перья из… 
повыдергаю!
На этот раз не выдержали, рассмеялись.
– Все, Давид, – вытирая слезы, пробормотал Валера, – побаловал тебя, и баста. 
Тошка, собирай чемоданы – и домой!
Тошка вопросительно взглянул на Гаврилова.
– Пойдёшь вместо Сомова, – ещё раз повторил Гаврилов. Сомов хрустнул пальцами.
– Ну, батя, вылез из оглоблей, было такое… Только машину сдавать не принуждай, 
рано списывать меня: в пассажиры, пригожусь…
– Сдашь, – проговорил Гаврилов, – на одни сутки. Отдохнуть тебе надо, Вася.
– На сутки – другое дело, – обмяк Сомов. – А то «сдай машину», бог знает, чего 
подумаешь.
– Кончен бал. – Гаврилов поднялся. – По спальням!
И все разошлись «по спальням». Дежурные разожгли печки-капельницы, салон 
«Харьковчанки» и жилой балок быстро прогрелись, а в тепле раздеваться одно 
удовольствие. Залезли в мешки с пуховыми вкладышами, глаза сами собой закрылись,
 Светало. Понемногу выплывал из тьмы жёлтый диск, окрашивая в нежно-розовые 
тона снег и часть небосклона, а позади, где-то над Южным полюсом, густел 
темно-синий занавес. И оттого солнце казалось не настоящим, а бутафорским, 
словно осветитель в театре баловался своим искусством. Лучи были косые, на все 
пространство их не хватало, и на теневых участках снег казался то изумрудным, 
то красноватым. Но так продолжалось недолго, часа полтора. А потом, по мере 
того, как солнце пряталось, нежно-розовые тона превращались в багровые, с 
каждой минутой темнея. И вскоре на почерневшее небо выплыли луна и звезды.