действовали. Более того, глаза её стали холодными и враждебными, а когда Ленька 
попытался дать волю рукам, она спросила: в упор:
– Вы и в самом деле считаете себя неотразимым?
Ленька смешался и глупо ответил что-то вроде того, что до сих пор осечек у него 
не бывало.
– Ну, тогда вам просто везло, – отчеканила Вика и встала. – Мне о вас соседи 
уши прожужжали, я думала, что познакомлюсь действительно с интересным человеком,
 а вы, извините, грубое животное!
Ленька ушёл униженный и побитый, как после нокаута. В нем что-то надломилось. 
Он ожесточился, начал выпивать и, чего раньше с ним не бывало, затеял несколько 
безобразных драк. К счастью, начальник отделения милиции, куда несколько раз 
приводили Леньку, оказался его старым болельщиком и протоколов не составлял, 
ограничивался отеческим внушением, но рано или поздно и его терпению мог прийти 
конец.
Леньке было плохо. Работа бульдозериста не приносила удовлетворения, сдать на 
аттестат зрелости он так и не удосужился, будущее казалось бесперспективным. 
Все уходило в прошлое: слава, обаяние юности, удача. Он вспоминал хлёсткое, как 
удар открытой перчаткой: «…вы, извините, грубое животное!» – и с горечью думал, 
что никогда ещё его так сильно не били.
Угнетало и чувство вины перед матерью, которая тяжело переживала его падение. 
Её здоровье заметно пошатнулось, и Ленька страдал. Поэтому и на Антарктику 
согласился легко, тем более что возвращение с такой почётной зимовки должно 
было вновь привлечь к нему внимание – в этом Ленька не сомневался.
* * *
Тягач полз по утрамбованной колее, его рёв сотрясал барабанные перепонки, и 
оттого на ходу как-то забывалось, что ты находишься в самом тихом и пустынном 
уголке планеты. В кабине было жарко, градусов за тридцать. Ленька сбросил шапку,
 чуть опустил стекло на левой Дверце и, не отрываясь, смотрел, как говорили 
водители, «на Антарктиду», чтобы не сбиться с колеи.
Первое время рычаги не слушались его, и тягач то и дело сползал в сторону. Если 
он буксовал в сыпучем снегу, или садился по пузо в рыхлый, Гаврилов вытаскивал 
застрявшую машину на буксире. Однако, пройдя путь до Востока, новичок набрался 
опыта и орудовал рычагами не хуже других.
И вообще до обратного похода Ленька на жизнь не жаловался. Сорок дней морского 
путешествия к берегам ледового материка на комфортабельном теплоходе «Профессор 
Визе» запомнились, как хороший отпуск. В декабре, когда ленинградцы мёрзнут в 
пальто, Ленька загорал в тропиках, купался в бассейне, разгуливал в белых 
джинсах по Лас-Пальмасу и с размахом тратил валюту на ледяное пиво и кока-колу.
Товарищи приняли его – не только такие же, как он, первачки, но и старые 
полярники, допускавшие в свою замкнутую касту не всех и не сразу. Ленька, когда 
тога хотел, мог произвести впечатление: он быстро нашёл верный тон и определил 
линию своего поведения. Он понял, что настоящим мужиком полярники считают не 
того, у кого самые сильные мышцы, а того, кто показал себя в деле «достойным 
носить штаны»: весом чуть больше трех пудов лётчика Ананьина, который мог лихо 
сесть на торосистую льдину размером с половину футбольного поля, взлететь, 
перескакивая через трещины, и «на честном слове» дотянуть до базового аэропорта 
обледеневший самолёт; братьев Мазуров, которые мало бы чего стоили в глазах 
Ленькиных приятельниц, но без которых не шёл ни в один поход Гаврилов; 
скромного и входящего в дверь последним Семёнова, обветренного пургами Крайнего 
Севера закалённого стужей трех зимовок на Востоке. Это были настоящие мужчины, 
достойные уважения; таких, составлявших полярную элиту, на «Визе» было десятка 
полтора, и они приняли Леньку. Во многом, конечно, благодаря его родству с 
Гавриловым, но и не только поэтому: красивый истинной мужской красотой богатырь,
 открытый и общительный, известный по фотографиям и ни словом не заикающийся об 
этой известности, Ленька пришёлся по душе новым товарищам. Того, чего боялся 
Гаврилов, не произошло: вёл себя племянник тактично, пыль в глаза никому не 
пускал и за все сорок дней плавания проштрафился только раз, когда пытался 
приударить за буфетчицей, кают-компании. Гаврилов жестоко его изругал, и Ленька 
отказался от столь опасного на судне соблазна.
Не подвёл племянник и в деле, когда «Визе» по пробитому «Обью» каналу подошёл к 
Мирному и пришвартовался у припая. В разгрузку Ленька работал за четверых, 
сутками гонял трактор по неверному льду, и даже Макаров, от которого похвалу 
можно было услышать раз в году, и то в високосном, благосклонно пошутил насчёт 
«гавриловской крови». Хотя «кровное» родство между дядей и племянником 
отсутствовало, довольный Гаврилов не стая поправлять начальника экспедиции и 
послал сестре жены радиограмму, которая принесла матери радости больше, чем вся 
популярность, завоёванная сыном на ринге.
И в походе на Восток Ленька проявил себя неплохо. Правда, технику он знал слабо 
и один раз чуть не расплавил подшипники коленчатого вала, забыв добавить масла 
из дополнительного бака в рабочий. К счастью, тягач застрял в метровых 
застругах, и Ленька заглушил двигатель; ещё немного, и машину пришлось бы 
бросить: отремонтировать её в условиях похода было бы невозможно. С того дня 
Ленька не забывал следить за манометром и на каждой остановке проверял щупом, 
сколько масла осталось в рабочем баке, и за пальцами на гусеничных траках 
ухаживая, как когда-то за своей причёской, и трогался с места только на первой 
передаче. Понемногу привык, освоился. И если секретов ремонта двигателя так и 
не постиг, то его физическая сила в походе очень пригодилась. Ленька запросто 
перетаскивал бочки с маслом, без устали махал кувалдой и, не ожидая просьб, 
выполняя другую работу, требовавшую большой затраты сил.
Он вырос в собственных глазах, самоутвердился, потому что приобрёл то, чего ему