товолосая Оксана. Долго
всматривалась. Сердце у Мирона захолодело, он жалобно  отозвался  на  ее
взгляд:
   - Это я, Ксюша!
   - Ты, Павлик? - чуть-чуть  отпрянула  она  от  окна,  закрывая  рукой
грудь.
   - Мирон это... Ксюша, - упавшим голосом объяснил он.
   - А Павлик? Где Павлик? - И, не дожидаясь ответа, скрылась за оконной
занавеской, торопливо загремела в сенях засовами. Посторонилась, пропус-
кая в горенку. Выглянула во двор, словно ждала, что следом за Мироном  в
дом войдет ее Павло. Но тихо было во дворе, лишь шелестела сеном лошадь.
Следом за Мироном Оксана метнулась в горенку, зажгла  копотный  каганец.
Пока разгоралось пламя, натянула поверх ночной сорочки юбку, накинула на
плечи большой платок, зябко повела плечами,  не  решаясь  больше  ничего
спрашивать.
   Присев на край табурета у самой двери, Мирон  скорбно  и  неторопливо
закурил, выждал необходимую паузу.
   - Так вот!.. Разогнали всех нас, Ксюша! Ночью... налетели казаки и...
в одном исподнем в лес погнали... Н-да!.. Кого в хуторе  зарубили,  кого
за хутором достали. Кони у них добрые! - Голос  Мирона  лился  спокойно,
деловито. Никак не мог настроить он ни своего сердца, ни  своего  голоса
на скорбь.
   - А Павлик? - прижимая к губам кончик платка, готовая  закричать,  со
страхом спросила Оксана. - Скажи только одно слово! Жив Павлик?
   - От, ей-богу! - сокрушенно покачал головой Мирон. - Я ж тебе все  по
порядку. Кони добрые, хорошо подкованные... грязь  не  грязь-с  места  в
карьер!.. Н-да! Немного нас уцелело! Собрались в лесу. Павло - нету... А
потом, уже позже, один наш сказал, будто видел Пашу в лесу... убитым!
   Оксана вскрикнула словно от нестерпимой боли. Спотыкаясь, как слепая,
о стулья и обреченно волоча за собой по полу платок, протащилась из  го-
ренки в кухню. Привалилась к двери и там, наедине, отдалась своему горю.
   Мирон еще долго сидел в горенке. Докурил  цигарку,  аккуратно  растер
между пальцами окурок и лишь после этого поднялся, вышел во двор.
   Заря высветила уже полнеба, разлилась по крышам домов, отчего они ка-
зались покрытыми красной жестью.
   Лошадь до последнего стебелька подобрала сено и дремала, низко  опус-
тив голову. Мирон стал ее распрягать.
   Скрипнула дверь, и на крыльцо вышла Оксана. Искоса Мирон поглядел  на
ее лицо: вроде бы спокойна, глаза опущены...
   - Ты вот что, Мирон! - сказала она холодным, чужим голосом. - Ты  чу-
ток погоди распрягать... езжай отсюда, Мирон!
   - Чего ты, Ксюша!.. - оглядываясь по сторонам, шепотом опросил Мирон.
- Чего ты? А?
   - Не верю я тебе!.. Не верю! Нету в голосе твоем сочувствия моему го-
рю. Или врешь ты, или...
   - Или что? Говори!..
   - Жив он! Сердце мое чует - жив!
   Мирон оставил лошадь во дворе и, сердито горбясь, поднялся к  ней  на
крыльцо.
   - Ты не дослухала всего. Я сам опосля видел его... мертвого, так  что
зря надеешься, - безжалостно сказал он. - Похоронил,  а  как  же!  Место
приметил. Устоится какая-то власть, свезу тебя туда...
   Мирон говорил, а тело Оксаны, словно под ударами, клонилось все ниже,
и вдруг она упала на крыльцо, заголосила.
   Мирон испуганно наклонился к ней,  кончиками  пальцев  притронулся  к
ставшему мягким плечу, стал уговаривать:
   - Тише, Ксюша! Соседей поднимешь. Заметут меня с моим товаром -  ору-
жие тут. Уже и покупатель нашелся, - торопливо, глотая  слова,  бормотал
Мирон. - Золотом платят. Десятками николаевскими! А мы  ж  молодые.  Еще
все наладится. Жизнь, говорю, наладится. Жизнь - она такая: то  тряской,
то лаской. Любить тебя буду, собакой твоей, рабом твоим... Не кричи  так
услышат соседи!..
   - Мне все равно теперь!.. Все равно мне!.. Что жизнь, что  смерть-все
равно! - обреченно причитала она. И было в ее причитании  столько  горя,
столько безнадежной тоски, что Мирон вдруг твердо понял: не забудет  она
Павла. Никогда не забудет...
   Юра запоем читал "Графа Монте-Кристо",  когда  услышал  на  скрипучей
лестнице вкрадчивые шаги Сперанского. Викентий Павлович поднялся к  нему
в комнату, устало присел на краешек дивана.
   - Юра! Сходи к Бинскому, - попросил обессилено он.  -  Он  даст  тебе
масла.
   - Я же только вчера принес, Викентий Павлович, - откладывая с сожале-
нием книгу, отозвался Юра.
   Сперанский нахмурился.
   - Лишний фунт масла в доме не помешает... Иди! - В его голосе прозву-
чали металлические нотки.
   Юра оделся, взял корзинку и неторопливо вышел со двора.
   - И пожалуйста, побыстрее! - бросил Юре вдогонку Викентий Павлович.
   Но Юра не прибавил шагу, всем своим видом показывая, что ему уже  на-
чинают надоедать эти поручения.
   Бинский встретил Юру своим обычным дурацким в