ягко светила в окно кабинета, и, наверное, от ее  света
лицо Фролова казалось усталым и изможденным. Заложив руки за  спину,  он
отошел от окна, склонился над столом. Снова бросил тревожный  взгляд  на
недавно полученное от Кольцова донесение. Он перечитывал его много  раз,
знал уже наизусть и все же упорно продолжал искать скрытый смысл. Что-то
его настораживало, чего-то он не мог понять в этом тексте:
   "Динамит доставлен по адресу: Киев, Безаковская, 25,  Полякову  Петру
Владимировичу. Взрывы назначены на двадцать седьмое. После операции  не-
медленно уходите".
   Вчитываясь, Фролов настойчиво снова и снова разлагал сообщение на ко-
роткие и логически последовательные фразы - так легче было из каждой вы-
удить скрытый смысл.
   "Динамит доставлен... Полякову Петру Владимирович у..." Значит, сооб-
щение адресовано не  Полякову.  У  Полякова  лишь  хранится  динамит,  и
кто-то, получив это сообщение, должен взять его и затем произвести взры-
вы. Или взрыв... "Взрывы назначены на двадцать седьмое"... "назначены...
". Вполне вероятно, что динамит доставили не только к одному Полякову. И
человека, который каким-то образом связан с Поляковым, ставят в  извест-
ность, что все взрывы назначены на двадцать седьмое, то есть в этот день
контрреволюционеры предполагают провести в городе крупные диверсии.
   Похоже, что это так. И все же... И все же, при всей  недоговоренности
сообщения, в нем было подозрительно много конкретного:  адрес,  фамилия,
имя, отчество, дата... Бросалась в глаза и настораживала  некоторая  его
нарочитость...
   В дверь постучали, вошли двое чекистов, четко щелкнули каблуками.
   - Ну... Что выяснили?
   - Поляков Петр Владимирович - известный в  Киеве  врачневропатолог  -
действительно проживает по Безаковской, двадцать пять, - доложил один из
чекистов со старательной обстоятельностью. - Имел большую практику.  Жи-
вет богато даже сейчас. Квартира из шести комнат. Как врача, его не  уп-
лотнили. Соседи показывают, продолжает практиковать и в настоящее время.
Лечит тех, кто может хорошо заплатить... Прикажете арестовать?
   Фролов не ответил. Неспешно, словно он один в  комнате,  прошелся  по
кабинету. Подошел к шкафу, зачем-то посмотрел на папки с уже  давно  за-
конченными делами, задумался.
   - Какое сегодня? - спросил не оборачиваясь.
   - Двадцать шестое, - с готовностью ответил тот же самый чекист.
   - Нет, двадцать седьмое, - поправил его товарищ и  показал  на  часы.
Было уже пятнадцать минут первого.
   "... Взрывы назначены на двадцать седьмое..."
   - Арестуйте! - не очень уверенно сказал Фролов и тут  же  добавил:  -
Только без шума. И обязательно оставьте засаду.
   Капкан, так умело поставленный полковником Шукиним, захлопнулся.
   В эту самую ночь в Киев снова пришел Мирон Осадчий. На Куреневке  ос-
торожно прокрался в знакомый двор, постучал в окно светелки,  где  спала
Оксана. Но она не отозвалась. Подошел к двери, подергал - заперта изнут-
ри. "Намаялась за день, спит крепко", - с сочувствием  подумал  Мирон  и
снова - уже громко - стал стучать в окно. Потом затарабанил в  дверь.  И
наконец прижался всем лицом к оконному стеклу, горячечно забормотал:
   - Открой, Ксюша! Это я - Мирон?.. Слышь, открой!..
   Услышав его голос, Оксана вскочила с постели, сердце  ее  захлестнула
боль и обида. Она взяла ружье Павла, взвела курки, неумело  прицелилась.
Не знал Мирон, что стоит в метре, в секунде от своей смерти.
   - Ксюша, отопри! - неотступно просился он, словно  подталкивая  своим
голосом Оксанину руку. Но дрогнула рука, опустила Оксана ружье, села  на
кровать и впервые с того дня, как услышала  рассказ  ездового  Никиты  о
смерти Павла, беззвучно заплакала от одиночества и бессилия наказать че-
ловека, порушившего ее жизнь.
   А Мирон еще долго ходил возле дома, стучал в окно,  зло  пинал  ногой
дверь. Соседские собаки подняли яростный лай, рвались  с  цепей.  Вскоре
уже все куреневские собаки вторили им, В нескольких домах затеплились  в
окнах поспешные огоньки. Кто-то из Оксаниных соседей вышел  на  крыльцо,
вглядываясь в темноту, спросил тревожно:
   - Ты чего, Полкан?
   И тогда окончательно понял Мирон Осадчий, что не откроет ему  Оксана,
что не следует ему дольше ходить под окнами и испытывать судьбу. Подумал
о причине, и холодок пополз между лопатками. Догадалась? Или узнала? От-
куда? Ведь никто не видел... А может, видел? Может, как-то  узнала?..  И
от этого на сердце стало беспокойно.
   Опасливо поглядывая по сторонам, вышел раздосадованный Мирон на  ули-
цу, согнувшись, постоял немного, прикидывая: куда же пойти? Домой  побо-
ялся. В конце улицы спустился в глинище, поросшее терном и дикой  шелко-
вицей. Забрался в бурьян, прилег на свитку; свиткой укрылся. Поворочался
малость и уснул. Даже не уснул, а  забылся  в  чуткой  тревожной  дреме.
Вскидывался от каждого дуновения ветерка, от каждого хруста ветки...
   Утром, старательно стряхнув с себя солому и бурьян,  Мирон,  ненавидя
весь белый свет и себя самого, двинулся в город. Он торопился  побыстрее
обойти все адреса, накрепко зарубленные в памяти