вой небритый дядька, старательно заворачи-
вая в тряпицу кольцовский окурок, - ружьем его, сало, не испекешь...
   - Выходит, нашим салом нам же  по  мурсалам,  -  философски  заключил
дядька в кожухе.
   Разговор как костер: были бы слова - сам разгорится. С верхней  полки
- не выдержал! - отозвался мужик с тщательно расчесанной  старообрядчес-
кой бородой:
   - У нас то же самое. Налетели. Всех обобрали. Бумагу, правда, остави-
ли для успокою. С печатью. Пригляделись, а на печати - дуля.
   - "Всех обобрали"... У злыдня что возьмешь? - тихо сказал  сидящий  в
уголочке на мешках маленький горбатый мужичок. Он  оценивающе  стрельнул
по сторонам живыми цыганскими глазками и, убедившись, что публика вокруг
него такая же мешочная да чемоданная, добавил: - За красных они.
   - Може, за красных, може, и за белых, - дипломатично сказал  мужик  с
верхней полки и с равнодушным видом почесал бороду. - Моему соседу Степ-
ке теперь все равно, за кого они были. Коня  забрали  и  полруки  шашкой
отхватили, чтоб, значит, за коня не цеплялся. Так что ему теперь все од-
но, кто это были, белые или красные. У него-то руки нету - все!..
   За тонкой перегородкой, в соседнем купе на нижней полке,  лежала  еще
довольно молодая женщина. Она была покрыта шубкой, а ноги -  пледом.  Ее
бил озноб. Открыв затуманенные жаром глаза, она прошептала  пересохшими,
белыми губами:
   - Пить...
   Узкоплечий мальчик в гимназической форме, который тоже  прислушивался
к разговору мужиков, встрепенулся, поднес к губам матери бутылку:
   - Пей, мама!
   Женщина стала пить маленькими глотками, слегка  приподняв  голову,  и
тут же бессильно уронила ее на грудь.
   - Что белые, что красные - все одно, -  доносился  из-за  перегородки
задумчивый голос дядьки с верхней полки. Видно,  такой  он  человек:  не
выскажется до конца - не уймется. -  Мужик  на  мужика  петлю  надевает.
Про-опала Россия!
   - Ты слышишь, мама... - прошептал мальчик, недружелюбно прислушиваясь
к разговорившимся мужикам.
   - Что? - тихо, отрешенно спросила женщина.
   - Они белых ругают! - тихо возмутился мальчик.
   - Они заблуждаются, Юра... Сейчас многие заблуждаются... -  Несколько
мгновений она молчала, откинув голову назад и закрыв глаза. Отдыхала или
собиралась с мыслями. Затем снова прошептала: - Красные, Юра...  красные
- это... разбойники. Россию в крови потопить хотят.  А  белые  против...
против них... все равно как Георгий Победоносец... в белых одеждах...  -
Язык у нее стал заплетаться, потрескавшиеся от внутреннего жара губы еще
плотнее сомкнулись, но ей, видно, хотелось объяснить сыну смысл происхо-
дящего. Она собралась с силами н, превозмогая слабость и головокружение,
продолжила почти восторженно: - Да, в белых одеждах... И совесть  белос-
нежная, чистая. Поэтому белые... - И в самое ухо, словно  дыша  словами,
совсем неслышно закончила: - Ты, Юра, должен гордиться, что твой отец  в
белой армии... Ты слышишь? Ты должен гордиться...
   Мальчик слушал слова матери, и сердце его переполняла гордость за от-
ца, потому что отец у него был красивый и добрый, а значит, и  дело  его
должно быть красивым и добрым.
   Юра заботливо поправил в ногах матери плед и ответил:
   - Да, мама. Слышу.
   Вдали пронзительно загудел паровоз. Мать Юры открыла глаза, темные от
боли или оттого, что в вагоне было темно, и беспокойно спросила:
   - Уже Киев?
   - Нет, мама. Киев еще далеко.
   Женщина бессильно откинулась назад, пряди волос открыли  ее  высокий,
чистый лоб, и в неясной тревоге она сказала:
   - Ты адрес помнишь?
   - Помню, помню, мама, - успокоил ее мальчик. - Никольская улица.
   - В случае чего, - через силу выговорила она, - дядя  тебя  примет...
Он многим обязан папе...
   - Не нужно об этом, - испуганно попросил мальчик: его все больше  пу-
гали слова матери, ее безнадежный тон, прерывистое, учащенное дыхание  и
холодный пот на ее лбу.
   - Папа тебя разыщет... и вы будете вместе, - продолжала в горячке ле-
петать женщина.
   - Не нужно! Не нужно! - настойчиво, в каком-то  недетском  оцепенении
стал твердить Юра, и на глазах его выступили слезы жалости и первой оби-
ды на мир. - Я не хочу, чтобы ты говорила об этом.
   - Да, да, конечно, - отстранение от жизни ответила мать. - Это я так.
   ...Возле ничем не примечательной станции поезд остановился.  Из  окна
вагона хорошо была видна старая, с обшарпанными стенами водокачка.
   Мать время от времени просила воды, Юра взял пустую грелку и  поднял-
ся.
   - Не отходи от меня, Юра, - последним усилием воли прошептала  женщи-
на, хотела взять его за рукав, потянуть к себе, но тут же  впала  в  за-
бытье.
   Прижимая к груди грелку, переступая через узл