ый и в то же время как бы нашептывающий: "Приди и  разгадай!"
Здесь берег  был  расплывчатый,  словно  еще  недоделанный,  однообразный  и
угрюмый.  Граница  бескрайних  зарослей  -  темно-зеленых,   почти   черных,
обрамленных белой пеной прибоя -  тянулась  прямо,  как  по  линейке,  вдоль
сверкающего синего моря, подернутого ползучим туманом. Яростно жгло  солнце,
земля, казалось, светилась и испускала пар. Кое-где за белой полосой  прибоя
виднелись серовато-белые пятна и развевающийся над ними флаг. То были старые
поселки, основанные несколько веков назад, но  по  сравнению  с  девственным
пространством в глубине континента были они с булавочную головку.
     Мы продвигались медленно,  останавливались,  высаживали  солдат,  снова
отправлялись в путь, высаживали таможенных чиновников, которые  должны  были
взимать пошлину в цинковых сараях, затерянных в этой глуши. Снова высаживали
мы солдат, должно быть для того, чтобы они охраняли таможен ных  чиновников.
Я узнал, что несколько человек утонуло в волнах прибоя, но, казалось,  никто
не придавал этому значения. Мы просто  выбрасывали  людей  на  берег  и  шли
дальше. Каждый день мы видели все тот  же  берег,  словно  стояли  на  одном
месте, но позади осталось немало  портов  -  торговые  станции  -  с  такими
названиями, как Большой Бассам или  Маленький  Попо;  эти  имена,  казалось,
взяты были из жалкого фарса, разыгрывавшегося на фоне мрачного занавеса.
     Мое безделье, как пассажира, одиночество мое среди всех этих  людей,  с
которыми у меня не было точек соприкосновения, маслянистое  и  сонное  море,
однообразный темный берег - словно преграждали мне путь к реальности  вещей,
заслоняя ее тягостной и бессмысленной фантасмагорией.  Доносившийся  изредка
шум прибоя доставлял подлинную радость, словно речь брата. Это  было  что-то
естественное, имеющее причину и смысл. Иногда лодка, отчалившая  от  берега,
давала на секунду возможность соприкоснуться с реальностью. Гребцами  в  ней
были черные парни. Издали вы могли видеть, как сверкали белки их  глаз.  Они
кричали, пели; пот струйками сбегал по телу; лица их  напоминали  гротескные
маски; но у них были кости  и  мускулы,  в  них  чувствовалась  необузданная
жизненная сила и напряженная энергия,  и  это  было  так  же  естественно  и
правдиво, как шум прибоя у берега. Чтобы объяснить свое присутствие, они  не
нуждались в оправдании. Их вид действовал успокоительно. Я  чувствовал,  что
все еще нахожусь в мире непреложных фактов, но. это ощущение было мимолетно,
- всегда что-нибудь его рассеивало.
     Помню, однажды мы увидели военное судно, стоявшее на  якоре  у  берега.
Здесь не было ни одного шалаша, и тем не менее с судна обстреливали заросли.
Видимо, в этих краях французы вели одну из своих войн. Флаг на мачте  обвис,
как тряпка; над низким корпусом торчали жерла длинных шестидюймовых  орудий;
маслянистые, грязные волны лениво поднимали и опускали судно, раскачивая его
тонкие мачты. Вокруг не было  ничего,  кроме  земли,  неба  и  воды,  однако
загадочное  судно  обстреливало   континент.   Бум!..   грохнуло   одно   из
шестидюймовых орудий, мелькнуло и исчезло маленькое пламя,  рассеялся  белый
дымок, слабо просвистел маленький снаряд и... ничего не случилось. Ничего  и
не могло случиться. Что-то безумное было  во  всей  этой  процедуре,  что-то
похоронное и комедийное, и впечатление это не рассеялось,  когда  кто-то  на
борту серьезнейшим образом заверил меня, что где-то здесь, скрытый от  наших
глаз, находится лагерь туземцев. Их он назвал врагами!
     Мы передали письма на это одинокое судно (я слышал, что люди  на  борту
умирали от лихорадки - по три человека в день) и продолжали путь.  Заглянули
еще в несколько портов с  названиями,  заимствованными  из  фарсов.  Там,  в
душном, насыщенном песком воздухе, каким  дышат  в  жарких  катакомбах,  шла
веселая пляска коммерции и смерти вдоль  бесформенных  берегов,  окаймленных
гибельными волнами прибоя, -  словно  природа  старалась  преградить  дорогу
незваным гостям. То же происходило на реках и в их устьях - там, где  берега
превращались в грязь,  где  илистые  воды  заливали  искривленные  мангровые
деревья, которые, казалось, корчились  перед  нами  в  бессильном  отчаянии.
Нигде не делали мы длительных остановок, и не было  отчетливых  впечатлений,
но постепенно мною овладевало неясное и томительное удивление. Это  походило
на однообразное скитание по стране кошмаров.
     Только через тридцать дней увидел я  устье  большой  реки.  Мы  бросили
якорь против здания правительственных учреждений. Но работа  ждала  меня  не
здесь, а дальше, на расстоянии двухсот миль отсюда. Вот почему при первой же
возможности я отправился в местечко, расположенное на тридцать миль  дальше,
вверх по течению реки.
     Ехал я на маленьком морском пароходе. Капитан его, швед,  зная,  что  я
моряк, пригласил меня на мостик. Это  был  молодой  человек  с  прилизанными
волосами, худой, белокурый и мрачный;  ходил  он  шаркая  ногами.  Когда  мы
отчалили от маленькой, жалкой пристани, он  презрительно  мотнул  головой  в
сторону берега.
     - Пожили здесь? - спросил он. Я отвечал утвердительно.
     - Недурное сборище эти чиновники,  не  правда  ли?  -  продолжал  он  с
горечью, старательно выговаривая английские слова. - Любопытно, какую работу
берут на себя люди за несколько франков в месяц. Я задаю себе вопрос, каково
им приходится, когда они попадают в глубь страны.
     Я сказал ему, что в самом непродолжительном времени надеюсь это узнать.
     - Вот как! - воскликнул он и прошелся по мостику, шаркая ногами и зорко
посматривая вперед. - Не очень-то будьте уверены...  Недавно  я  вез  одного
человека, который дорогой повесился. Он тоже был швед.
     - Повесился! Боже мой! Но почему? - вскричал я.
     Капитан не сводил глаз с реки.
     - Кто знает? Быть может, солнце его одолело... или эта страна.
     Наконец река стала шире. Показались насыпи у  берега,  скалистый  утес,
дома на холме и другие строения с же