держанным и холодным.
     - "Я не так глуп, как это кажется", сказал  Платон  своим  ученикам,  -
произнес он сентенциозно, допил  с  решительным  видом  свой  вермут,  и  мы
встали.
     Старик доктор пощупал мне пульс, думая, видимо, о чем-то другом.
     - Так-так... прекрасно, - пробормотал он, а  затем,  вдруг  оживившись,
попросил разрешения измерить мой череп. Несколько  удивленный,  я  дал  свое
согласие; тогда  он  извлек  какой-то  инструмент,  напоминавший  калиберный
кронциркуль, и снял мерку спереди, сзади и со всех сторон, заботливо отмечая
результаты измерений. Доктор был небритым маленьким человечком в  поношенном
сюртуке, похожем на длиннополый кафтан; на ногах у него  были  туфли,  и  он
произвел на меня впечатление безобидного идиота.
     - В интересах науки я всегда прошу разрешения измерить черепа тех,  кто
туда отправляется, - сказал он.
     - И вы делаете то же, когда они возвращаются? - спросил я.
     - О, мне больше не приходится с ними встречаться, -  заметил  он.  -  А
кроме того, перемены происходят внутри.
     Он улыбнулся с таким видом, словно мило пошутил.
     - Итак, вы туда едете. Замечательно. И очень интересно.
     Он бросил на меня испытующий взгляд и сделал еще какую-то отметку.
     - Бывали ли случаи помешательства  в  вашей  семье?  -  осведомился  он
деловито. Я рассердился:
     - Этот вопрос вы тоже задаете в интересах науки?
     - С научной точки зрения, - сказал  он,  не  обращая  внимания  на  мое
раздражение, - любопытно  было  бы  наблюдать  там,  на  месте,  психическую
перемену, происходящую в индивидууме, но...
     - Вы психиатр? - перебил я.
     - Каждый врач должен быть им -  до  известной  степени,  -  невозмутимо
ответил этот оригинал. - У меня  есть  одна  теория,  которую  вы,  господа,
отправляющиеся в эти страны, должны мне помочь доказать. Моя  страна  пожнет
плоды, владея  такой  прекрасной  колонией,  и  я  хочу  внести  свою  долю.
Богатство я предоставляю другим. Простите мне эти вопросы, но  вы  -  первый
англичанин, какого мне пришлось наблюдать...
     Я поспешил его заверить, что отнюдь не являюсь типичным англичанином.
     - А то бы я не стал с вами так разговаривать, - добавил я.
     - То, что вы говорите, довольно глубокомысленно и, по всей вероятности,
неверно, - сказал он со  смехом.  -  Раздражения  избегайте  еще  в  большей
степени, чем солнцепека. Прощайте. Как это вы, англичане, говорите? Goodbye.
Ax  да,  goodbye.  Прощайте.  На  тропиках  прежде  всего  нужно   сохранять
спокойствие... - Он многозначительно поднял указательный палец. - Du  calme,
du calme {Спокойствие, спокойствие (фр.).}. Прощайте.
     Теперь мне оставалось только попрощаться с  моей  превосходной  теткой.
Она торжествовала. Я выпил у  нее  чашку  чая  -  то  была  последняя  чашка
приличного  чая  на  многие-многие  дни!  В   комнате,   которая,   действуя
успокоительно, отвечала всем требованиям, какие вы предъявляете  к  гостиной
леди, мы долго и мирно беседовали у камина. Во время  этой  конфиденциальной
беседы выяснилось для меня, что я был рекомендован жене  высокого  сановника
(и скольким еще лицам - одному Богу известно!)  как  существо  исключительно
одаренное - счастливая находка для фирмы! - как один из тех  людей,  которых
вам не всякий день приходится встречать. А ведь я-то  собирался  командовать
дешевеньким речным пароходом, украшенным грошовой трубой! Выяснилось  также,
что я буду одним из работников с прописной, видите ли, буквы.  Что-то  вроде
посланника неба или апостола в меньшем масштабе. То было  время,  когда  обо
всей этой чепухе распространялись и устно, и в печати,  а  славная  женщина,
наслушавшись таких  речей,  потеряла  голову.  Она  толковала  о  "миллионах
несведущих людей и искоренении ужасных их обычаев", и кончилось тем,  что  я
почувствовал смущение. Я рискнул  намекнуть,  что,  в  конце  концов,  фирма
поставила себе целью собирать барыши.
     - Вы забываете, милый Чарли,  что  по  работе  и  заработок,  -  весело
отозвалась она. Любопытно, до  какой  степени  женщины  далеки  от  реальной
жизни. Они живут в мире, ими же созданном, и ничего  похожего  на  этот  мир
никогда не было и быть не может. Он слишком  великолепен,  и,  если  бы  они
сделали его реальным, он бы  рухнул  еще  до  заката  солнца.  Один  из  тех
злополучных фактов, с которыми мы, мужчины, миримся со дня творения, дал  бы
о себе знать и разрушил всю постройку.
     Затем тетка меня поцеловала, попросила носить фланелевое белье,  писать
почаще, дала еще кое-какие наставления, и я ушел.  На  улице  я  -  не  знаю
почему - почувствовал себя шарлатаном. Странное  дело:  принимая  какое-либо
решение, я привык через двадцать четыре часа  ехать  в  любую  часть  света,
размышляя при этом не больше, чем размышляет человек,  собирающийся  перейти
через улицу, но теперь я на секунду, не  скажу  -  поколебался,  но  как  бы
боязливо  приостановился  перед  этим  самым  обычным  путешествием.   Чтобы
объяснить вам свое состояние, скажу, что секунду-другую  я  чувствовал  себя
так, словно ехал не в глубь континента, но  собирался  проникнуть  к  центру
Земли.
     Я отплыл на французском пароходе, который заходил во все жалкие  порты,
какие у них там имеются, с  единственной,  поскольку  я  мог  судить,  целью
высадить в этих портах солдат и таможенных чиновников. Я смотрел на  берега.
Созерцание берегов, мимо которых проплывает  судно,  имеет  что-то  общее  с
размышлениями о тайне. Берег тянется перед вашими глазами,  улыбающийся  или
нахмуренный, влекущий, величественный, или жалкий и скучный, или  дикий,  но
всегда безмолв