о высока, чтобы скрыть скелет. Все кости остались на  своем  месте.
После его падения никто не  прикасался  к  сверхъестественному  существу.  И
деревня была  покинута;  черные  подгнившие  хижины  покосились  за  упавшим
частоколом.  Поистине,  бедствие  постигло   деревню.   Население   исчезло.
Охваченные ужасом мужчины, женщины и дети скрылись в зарослях  и  так  и  не
вернулись. Мне неизвестно, какая  судьба  постигла  кур.  Однако  я  склонен
думать, что они достались служителям  прогресса.  Как  бы  то  ни  было,  но
благодаря  этому  славному  подвигу  я  получил  место  раньше,  чем   начал
по-настоящему надеяться на получение его.
     Я метался как сумасшедший, чтобы поспеть вовремя; не  прошло  и  сорока
восьми часов, как я уже переплывал канал, чтобы явиться к  моим  патронам  и
подписать договор. Через несколько часов я прибыл в  город,  который  всегда
напоминает мне гроб повапленный. Несомненно, это предубеждение. Я без  труда
разыскал контору фирмы. То было крупнейшее предприятие в городе, и все, кого
бы  я  ни  встречал,  одинаково   отзывались   о   нем.   Фирма   собиралась
эксплуатировать страну, лежащую за морем, и  извлекать  из  нее  сумасшедшие
деньги.
     Узкая и безлюдная улица, густая тень, высокие дома, бесчисленные окна с
жалюзи, мертвое молчание, трава, проросшая между  камнями,  справа  и  слева
величественные ворота, огромные массивные двери, оставленные  полуоткрытыми.
Я пролез в одну из этих щелей, поднялся по лестнице,  чисто  выметенной,  не
застланной ковром и наводящей на мысль о бесплодной пустыне, и открыл первую
же дверь. Две женщины - одна толстая, другая худая -  сидели  на  стульях  с
соломенными сиденьями и что-то вязали из черной шерсти. Худая женщина встала
и, не переставая вязать, двинулась с опущенными глазами прямо на меня; я уже
хотел посторониться, уступая ей дорогу, словно она была сомнамбулой, но  как
раз в этот момент она остановилась и  подняла  глаза.  Платье  на  ней  было
гладкое, как чехол зонтика; не говоря ни слова,  она  повернулась  и  повела
меня в приемную. Я назвал свое имя  и  осмотрелся  по  сторонам.  Посередине
стоял сосновый стол, вдоль  стен  выстроились  простые  стулья,  а  в  конце
комнаты висела большая карта,  расцвеченная  всеми  цветами  радуги.  Немало
места было уделено красной краске - на нее во всякое время приятно смотреть,
ибо знаешь, что в отведенных ей местах люди делают настоящее дело,  -  много
было голубых пятен, кое-где  виднелись  зеленые  и  оранжевые,  а  пурпурная
полоса на восточном берегу указывала, что здесь  славные  пионеры  прогресса
распивают славное мартовское пиво. Но не в эти края собирался я ехать -  мне
предназначено было желтое пространство. В самом центре. И река была здесь  -
чарующая, смертоносная, как змея. Брр!..
     Открылась дверь, показалась седовласая голова секретаря.  Он  посмотрел
на меня сочувственно и костлявым указательным пальцем поманил в святили  ще.
Там было мало света; посредине расположился тяжелый письменный стол. За этим
монументом сидел кто-то бледный и толстый, одетый в сюртук. Великий  человек
собственной своей персоной! Поскольку я мог судить, ростом он был пять футов
шесть дюймов, а в кулаке  своем  держал  несколько  миллионов.  Кажется,  мы
обменялись рукопожатием,  он  что-то  пробормотал  и  остался  доволен  моим
французским языком. Bon voyage {Удачного путешествия (фр.).}.
     Секунд через  сорок  пять  я  снова  очутился  в  приемной  в  обществе
сострадательного секретаря, который с унылым и сочувственным видом  дал  мне
подписать какую-то бумагу.  Кажется,  я,  помимо  прочих  обязательств,  дал
обещание не разглашать коммерческих тайн. Ну что ж, я  и  не  собираюсь  это
делать...
     Я начал чувствовать себя неловко. Как вы знаете, я не  привык  к  таким
церемониям, а в воздухе было что-то зловещее.  Казалось,  меня  приобщили  к
какому-то тайному и не вполне честному  заговору,  и  я  был  рад  выбраться
отсюда. В первой комнате две женщины лихорадочно  что-то  вязали  из  черной
шерсти. Приходили люди, и младшая из них сновала взад и вперед, показывая им
дорогу. Старуха же сидела на  своем  стуле.  Ее  ноги  в  матерчатых  туфлях
упирались в ножную грелку, а на коленях у нее лежала кошка.  На  голову  она
надела что-то накрахмаленное, белое, на щеке виднелась бородавка, а  очки  в
серебряной оправе сползли на кончик носа.  Она  посмотрела  на  меня  поверх
очков. Этот беглый, равнодушный, спокойный взгляд смутил  меня.  Вошли  двое
молодых людей с глуповатыми веселыми физиономиями, и она окинула их  тем  же
бесстрастным и мудрым взглядом. Казалось, ей все известно и  о  них,  и  обо
мне. Я смутился. В ней было что-то жуткое,  роковое.  Впоследствии  я  часто
вспоминал этих двух женщин, которые  охраняют  врата  тьмы  и  словно  вяжут
теплый саван из черной шерсти; одна все время провожает людей  в  неведомое,
другая равнодушными старческими глазами всматривается в  веселые  глуповатые
лица. Ave, старая вязальщица черной шерсти! Morituri te salutant {Идущие  на
смерть приветствуют тебя (лат.).}. Немногие из тех, на  кого  она  смотрела,
увидели ее еще раз...
     Оставалось  еще  нанести  визит  доктору.  "Простая  формальность",   -
успокоил меня секретарь, казалось  деливший  со  мною  мои  горести.  Вскоре
какой-то молодой человек, в шляпе, надвинутой на левую бровь, - клерк, решил
я, ибо должны были быть здесь и клерки, хотя  дом  казался  безмолвным,  как
город мертвых, - спустился с верхнего этажа и повел меня дальше. Одет он был
неопрятно и небрежно,  рукава  куртки  были  запятнаны  чернилами,  широкий,
пышный галстук красовался под подбородком, который формой своей  походил  на
носок старого сапога. Для визита к доктору было еще слишком рано, и потому я
предложил ему пойти чего-нибудь выпить.  Он  сразу  развеселился.  Когда  мы
уселись перед рюмками вермута, он начал восхвалять дела фирмы, а  я  выразил
свое удивление по поводу того, что он не собирается туда проехаться.  Тотчас
же он стал