дом.  Там  не  заметно  было  признаков  жизни;
виднелась разрушенная крыша,  длинная  стена  из  глины,  поднимающаяся  над
травой, три маленьких четырехугольных дыры вместо окон; бинокль все  это  ко
мне приблизил, и я, казалось, мог рукой прикоснуться к дому. Затем  я  резко
повернулся, и один из уцелевших столбов изгороди попал  в  поле  зрения.  Вы
помните, я вам говорил,  что  еще  издали  удивился  этой  попытке  украсить
столбы, тогда как дом имел такой  запущенный  вид.  Теперь  я  всмотрелся  и
отпрянул, словно мне нанесли удар. Потом стал наводить бинокль на все столбы
по очереди и окончательно убедился в своей ошибке. Эти круглые шары были  не
украшением, но символом, выразительным, загадочным и  волнующим,  пищей  для
размышления, а также - для коршунов, если бы таковые парили в  небе;  и,  во
всяком случае, они служили пищей для муравьев, не поленившихся подняться  на
столб. Еще большее впечатление производили бы эти головы на кольях, если  бы
лица их не были обращены к дому. Только первая голова,  какую  я  разглядел,
была повернута лицом в мою сторону. Возмущен я был не так сильно, как,  быть
может, думаете. Я отшатнулся потому, что был изумлен: я рассчитывал  увидеть
деревянный шар. Спокойно навел я бинокль на первую замеченную  мною  голову.
Черная, высохшая, с закрытыми  веками,  она  как  будто  спала  на  верхушке
столба; сморщенные сухие губы слегка  раз  двинулись,  обнажая  узкую  белую
полоску зубов;  это  лицо  улыбалось,  улыбалось  вечной  улыбкой  какому-то
нескончаемому и веселому сновидению.
     Я не  разоблачаю  секретов  торговой  фирмы.  Как  сказал  впоследствии
начальник - метод мистера Куртца повредил работе в этих краях. Своего мнения
по этому вопросу я не имею, но я хочу  вам  объяснить,  что  никакой  выгоды
нельзя  было  извлечь  из  этих  голов,  насаженных  на  колья.   Они   лишь
свидетельствовали о том, что мистер  Куртц,  потворствовавший  разнообразным
своим страстям, нуждался в выдержке, что чего-то ему  не  хватало,  какой-то
мелочи в критический момент, несмотря на великолепное его красноречие.  Знал
ли он об этом своем недостатке, я не могу  сказать.  Думаю,  что  глаза  его
открылись в последнюю минуту. Но дикая глушь рано его отметила и жестоко ему
отомстила за фанатическое вторжение. Думаю, она шепотом рассказала ему о нем
самом то, чего он не знал, о чем не имел представления, пока не  прислушался
к своему одиночеству, и этот шепот зачаровал его и гулким эхом  отдавался  в
нем, ибо в  глубине  его  была  пустота...  Я  опустил  бинокль,  и  голова,
торчавшая так близко, что, казалось, с ней можно заговорить, сразу отскочила
вдаль.
     Поклонник мистера Куртца приуныл. Торопливо,  невнятно  начал  он  меня
уверять, что не посмел снять со столбов эти, скажем, символы. Туземцев он не
боялся; они не двинутся с места до тех пор,  пока  мистер  Куртц  не  отдаст
распоряжения: его влияние безгранично. Эти люди расположились лагерем вокруг
станции, и вожди каждый день его навещали. Они пресмыкались...
     - Я знать не желаю о тех церемониях, с какими  приближались  к  мистеру
Куртцу! - крикнул я. Любопытно, что такие детали отталкивали меня сильнее,
 чем эти головы, сушившиеся на кольях  под  окнами  мистера  Куртца.  В
конце концов, то было лишь варварское зрелище, тогда  как  я  одним  прыжком
перенесся в темную страну  ужасов,  где  успокоительно  действовало  на  вас
чистое,  неприкрытое  варварство,  видимо  имеющее  право  существовать  под
солнцем. Молодой человек посмотрел на  меня  с  удивлением.  Думаю,  ему  не
пришло в голову, что мистер Куртц не был моим идолом. Он позабыл о том,  что
я не слыхал великолепных монологов Куртца... о чем? о любви, справедливости,
поведении в жизни. Уж если речь зашла о пресмыкании перед мистером  Куртцем,
то он пресмыкался не хуже любого из дикарей. По его  словам,  я  понятия  не
имел о здешних условиях; эти головы были головами  мятежников.  Услышав  мой
смех, он был возмущен.  Мятежники!  Какое  еще  определение  предстояло  мне
услыхать?  Я  слыхал  о  врагах,  преступниках,  работниках,  а  здесь  были
мятежники. Эти мятежные головы казались мне очень покорными на своих кольях.
     - Вы не знаете, как эта жизнь испытывает терпение такого человека,  как
Куртц! - воскликнул последний ученик Куртца.
     - АО себе что вы скажете? - осведомился я.
     - Я! Я! Я - человек простой. У меня нет великих замыслов. Мне ничего ни
от кого не нужно. Как можете вы сравнивать меня с?..
     Он не в силах был выразить свои чувства, пал духом и простонал:
     - Не понимаю... Я  делал  все,  чтобы  сохранить  ему  жизнь,  и  этого
достаточно. В его делах я не участвовал. У меня  нет  никаких  способностей.
Здесь в течение нескольких месяцев не было  ни  капли  лекарства,  ни  куска
пищи, какую можно дать больному. Его позорно покинули.  Такого  человека!  С
такими идеями! Позор! Позор! Я не спал последние десять дней...
     Голос его замер, растворился в вечерней тишине. Пока мы  разговаривали,
длинные тени леса скользнули вниз по  холму,  протянулись  ниже  разрушенной
хижины и символического ряда кольев. И дом и колья были окутаны сумерками, а
мы внизу стояли  освещенные  солнцем,  и  полоса  реки  у  просеки  сверкала
ослепительным блеском, но выше по  течению  и  ниже  у  поворота  спускались
темные тени. Ни души не было на берегу. В кустах не слышно было шороха.
     Вдруг из-за угла дома вышла группа  людей,  словно  вынырнувших  из-под
земли. Они шли по пояс в траве  и  несли  самодельные  носилки.  И  внезапно
вырвался пронзительный крик, который  прорезал  неподвижный  воздух,  словно
острая  стрела,  направленная  в  самое  сердце  земли.  Мгновенно,  как  по
волшебству, поток людей - обнаженных людей с копьями, луками, мечами, людей,
бросающих дикие взгляды, - хлынул на просеку темноликого и задумчивого леса.
Затрепетали кусты, заволновалась трава - потом все застыло настороженно.
     - Теперь, если он не  скажет  им  нужного