посмотрел  на  него  своими  мрачными
сверкающими глазами. Я огляделся по сторонам, и - уверяю вас -  никогда  еще
не казались мне эта страна, эта  река,  заросли,  ослепительный  купол  неба
такими безнадежными и сумрачными, непроницаемыми для  человеческой  мысли  и
безжалостными к человеческой слабости.
     - И с тех пор вы, конечно, всегда были с ним? - спросил я.
     Я  ошибался.  Оказывается,  они  по   многим   причинам   очень   часто
разлучались. Мой собеседник с гордостью сообщил, что  ему  удалось  выходить
Куртца, когда тот два раза был болен  (казалось,  свой  поступок  он  считал
каким-то рискованным подвигом), но обычно Куртц скитался один,  забираясь  в
самые дебри лесов.
     - Очень часто я являлся на станцию и должен был  несколько  дней  ждать
его возвращения, - сказал он. - Ах, этого стоило ждать... иногда.
     - Что же он делал? Исследовал страну? - спросил я.
     - О да, конечно.
     Выяснилось,  что  Куртц  нашел  много  деревень,  а  также  озеро,   но
собеседник мой не знал, где именно расположено это  озеро:  рискованно  было
задавать Куртцу слишком много вопросов; но обычно целью его экспедиций  была
добыча слоновой кости.
     - Но ведь к тому времени у него  не  осталось  товаров  для  обмена,  -
возразил я.
     - На станции и сейчас еще есть много патронов, - ответил  он,  глядя  в
сторону.
     - Иными словами, он совершал набеги, - сказал я.
     Тот кивнул.
     - Но не один же!
     Он пробормотал что-то о деревнях близ озера.
     - Куртц добился того, чтобы племя  за  ним  следовало,  не  так  ли?  -
подсказал я. Он замялся, потом ответил:
     - Они его боготворили.
     Тон его показался мне таким странным, что я зорко  на  него  посмотрел.
Любопытно было, что ему страстно хотелось говорить о Куртце и в то же  время
что-то его удерживало. Этот человек заполнил его жизнь, занимал  его  мысли,
подчинил все его эмоции.
     Наконец он не выдержал:
     - Чего вы хотите? Он пришел к ним и принес с  собою  гром  и  молнию...
Ничего похожего на это они раньше не видели. И он был страшен. Он умеет быть
страшным. Нельзя судить о мистере Куртце, как вы стали бы судить о заурядном
человеке. Нет, нет! Чтобы вы яснее его себе представили, я могу сказать, что
он и меня хотел однажды пристрелить... но я его не осуждаю.
     - Вас пристрелить! - воскликнул я. - За что?
     - Видите ли, у меня было немного слоновой кости, которую мне дал  вождь
одной деревушки неподалеку от моего жилища. Я, бывало, стрелял для них дичь.
Куртц потребовал,  чтобы  я  ее  отдал  ему,  и  слушать  не  хотел  никаких
возражений. Он заявил, что пристрелит меня, если я  ему  не  отдам  слоновой
кости и не уберусь из этих краев. Он мог меня пристрелить, и ничто на  земле
не помешало бы ему убить того, кого ему вздумается. Это была правда.  Я  ему
отдал слоновую кость. Не все ли мне было равно? Но не уехал, нет. Я  не  мог
его оставить. Конечно, мне приходилось быть очень осторожным, пока мы  снова
не подружились - на время. Тогда он заболел вторично. А потом я старался  не
попадаться ему на пути; но я не сердился. Большую часть времени он  проводил
в этих деревнях у озера. Когда он спускался к реке, он иногда  бывал  ласков
со мной, а иногда я должен был его остерегаться. Этот человек слишком  много
страдал. Все это он ненавидел,  но  почему-то  не  мог  отсюда  уйти.  Когда
представлялся удобный случай,  я  умолял  его  уехать,  пока  не  поздно,  я
предлагал вернуться вместе с ним. Он соглашался, а  потом  оставался;  снова
охотился за слоновой костью; пропадал по целым неделям; забывал о себе среди
этих людей. Вы понимаете - забывал о себе.
     - Да ведь он сумасшедший! - воскликнул я.
     Мой собеседник  негодующе  запротестовал.  Мистер  Куртц  не  мог  быть
сумасшедшим. Если бы я слышал, как он разговаривал всего два дня назад, я бы
и заикнуться не посмел о чем-либо подобном...
     Пока мы беседовали, я смотрел в бинокль на берег и лес, подступивший  к
дому справа, слева и сзади. Я был неспокоен, зная, что в зарослях притаились
люди, безмолвные, неподвижные - такие же безмолвные и неподвижные, как  этот
разрушенный дом на холме. Глядя на лик природы, я не  находил  подтверждения
этой изумительной повести,  которая  не  столько  была  рассказана,  сколько
внушена мне унылыми восклицаниями,  пожиманием  плеч,  оборванными  фразами,
намеками, переходившими в глубокие  вздохи.  Лес  казался  неподвижным,  как
маска, тяжелым, как запертая тюремная дверь; он словно скрывал свою тайну  -
терпеливый, выжидающий, неприступно-молчаливый.
     Русский сообщил мне, что совсем недавно мистер Куртц вернулся  к  реке,
ведя за собой всех  воинов  приозерного  племени.  В  отсутствии  он  пробыл
несколько  месяцев  -  должно  быть,  собирал  дань  почитания  -  и  явился
неожиданно, видимо намереваясь вторгнуться в селения на другом  берегу  реки
или ниже по течению. Очевидно, страсть к слоновой кости  одержала  верх  над
иными... как бы это сказать?.. менее  материалистическими  побуждениями.  Но
внезапно он почувствовал себя значительно хуже.
     - Я услышал, что он лежит беспомощный... Вот я и пришел, воспользовался
случаем, - сказал русский. - О, ему плохо, очень плохо.
     Я направил бинокль  н