са,  зажатого  в   кулаке.   Повязка,   туго
стягивавшая бедра, казалась ослепительно белой  на  фоне  бронзовой  кожи:
обнаженное тело блестело, словно было влажным.
   Джим  все  это  заметил.  Он  говорил  мне,   что   испытывал   чувство
невыразимого  облегчения,  мстительного  восторга.  Он  умышленно   медлил
стрелять. Медлил одну десятую долю секунды, - пока тот успел  сделать  три
шага, - бесконечно долго. Он  медлил,  чтобы  иметь  удовольствие  сказать
себе: "Вот мертвый человек!" Он был абсолютно уверен в себе.  Он  дал  ему
подойти, ибо это не имело значения. Мертвый человек! Он увидел раздувшиеся
ноздри, широко раскрытые глаза, напряженно страстное, неподвижное лицо - и
выстрелил.
   Выстрел в этом закрытом помещении был  оглушительный.  Он  отступил  на
шаг. Видел, как человек  вскинул  голову,  вытянул  руки  и  уронил  крис.
Позднее он убедился в том, что выстрелил ему в рот, и пуля  вышла,  пробив
затылочную кость.  Человек,  стремительно  бежавший,  продолжал  двигаться
вперед; лицо его внезапно исказилось;  как  слепой,  он  что-то  нащупывал
руками и вдруг тяжело рухнул, ударившись лбом как раз у босых  ног  Джима.
Джим говорит, что заметил мельчайшие детали. Он  почувствовал  успокоение;
не было ни злобы, ни недовольства, словно смерть этого  человека  искупила
все. Сарай наполнился  черным  дымом  факела,  горевшего  кроваво-красным,
немигающим пламенем. Джим  решительно  вошел,  перешагнув  через  труп,  и
направил револьвер на другую обнаженную фигуру, смутно вырисовывавшуюся  в
дальнем  углу.  Когда  он  приготовился  нажать  спуск,  человек  с  силой
отшвырнул  короткое,  тяжелое  копье  и  покорно   присел   на   корточки,
прислонившись спиной к стене, сжав руки между колен.
   - Хочешь жить? - сказал Джим.
   Тот не отвечал.
   - Сколько вас тут? - снова спросил Джим.
   -  Еще  двое,  Тюан,  -  очень  тихо  сказал  человек,  глядя  большими
зачарованными глазами в дуло револьвера.
   И действительно, еще двое выползли из-под циновок и показали свои  руки
в знак того, что были не вооружены.



32

   Джим занял выгодную позицию и заставил всех троих сразу выйти из сарая;
все  это  время  маленькая  рука,  ни  разу  не  дрогнув,  держала   факел
вертикально. Трое  повиновались,  безмолвно,  двигаясь  как  автоматы.  Он
выстроил их в ряд и скомандовал:
   - Возьмитесь за руки!
   Они исполнили приказание.
   - Тот, кто выдернет свою руку или повернет голову, умрет  на  месте,  -
сказал он. - Марш!
   Напряженные, они дружно шагнули вперед; он следовал за  ними,  а  подле
него шла девушка в длинном белом одеянии и несла факел; ее  черные  волосы
спускались до пояса. Прямая и гибкая, она  словно  скользила,  не  касаясь
земли; слышался лишь шелковистый шорох и шелест высокой травы.
   - Стой! - крикнул Джим.
   Берег реки был крутой, снизу понесло холодком;  свет  падал  на  темную
воду у берега, пенившуюся, но не тронутую рябью. Направо и налево тянулись
ряды домов под резко очерченными крышами.
   - Передайте мой привет шерифу Али, пока я  сам  не  пришел  к  нему,  -
сказал Джим.
   Ни одна из голов не шевельнулась.
   - Прыгай! - загремел он.
   Три  всплеска  слились  в  один,  взлетел  сноп  брызг,  черные  головы
закачались на  поверхности  воды  и  исчезли;  слышался  громкий  плеск  и
фырканье, постепенно замиравшие; люди усердно ныряли, страшась прощального
выстрела.  Джим  повернулся  к  девушке  -  безмолвному  и   внимательному
свидетелю. Сердце его вдруг словно расширилось в груди, и  что-то  сдавило
ему горло. Вот почему он, должно быть, молчал так долго, а она, ответив на
его взгляд, взмахнула  рукой  и  бросила  в  реку  горящий  факел.  Резкая
огненная полоса, прорезав ночь,  угасла  с  сердитым  шипением,  и  тихий,
нежный звездный свет мирно спустился на них.
   Он не поведал мне, что он сказал, когда наконец вернулся к нему  голос.
Вряд ли он был очень красноречив.  Все  замерло,  ночь  окутала  их  своим
дыханием, - одна из тех  ночей,  какие  словно  созданы  для  того,  чтобы
служить  приютом  нежности;  бывают  моменты,   когда   душа   как   будто
освобождается от темной своей оболочки, делается  восхитительно  чуткой  и
молчание становится красноречивее слов. Про девушку он рассказал мне:
   - Она разнервничалась  немножко.  Возбуждение,  знаете  ли...  реакция.
Должно быть, она страшно устала... и все такое. И... и...  черт  возьми...
понимаете ли, она ко мне привязалась... Я тоже... не знал, конечно...  мне
и в голову не приходило.
   Тут он вскочил и стал взволнованно шагать взад и вперед.
   - Я... я горячо люблю ее. Сильнее, чем могу выразить словами.  Конечно,
этого не расскажешь. Вы по  иному  относитесь  к  своим  поступкам,  когда
начинаете понимать, когда каждый день вам  дают  понять,  что  ваша  жизнь
нужна  -  абсолютно  необходима  -  другому   человеку.   Мне   это   дано
почувствовать. Удивительно! Но подумайте только,  какова  была  ее  жизнь!
Ужасно, не правда ли? И я нашел ее здесь -  словно  вышел  на  прогулку  и
неожиданно наткнулся на человека, который тонет в темном, глухом месте.  О
боже! Мешкать