ость  пугала;  щедрость  казалась
более чем подозрительной.  То  было  неслыханное  требование,  не  имевшее
прецедента в прошлом. Что скажет на это раджа? Как он с ними  расправится?
Большая часть ночи прошла в совещании, но непосредственный риск навлечь на
себя гнев этого странного  человека  был  столь  велик,  что  наконец  они
приготовили жалкий челнок. Женщины горестно завопили, когда они  отчалили.
Бесстрашная старая колдунья прокляла незнакомца.
   Он сидел, как я вам уже сказал,  на  своем  жестяном  ящике,  держа  на
коленях незаряженный револьвер. Он сидел настороженный, - такое напряжение
сильнее всего утомляет, - и так прибыл в  страну,  где  ему  суждено  было
прославиться своими подвигами от голубых вершин до белой  ленты  прибоя  у
берега. За первым поворотом реки он потерял из виду море с его неутомимыми
волнами,  которые  вечно  вздымаются,  падают  и  исчезают,  чтобы   снова
подняться, - вечный символ борющегося человечества. Перед собой он  увидел
неподвижные леса, ушедшие корнями глубоко в землю,  стремящиеся  навстречу
солнечному свету, вечные,  как  сама  жизнь,  в  темном  могуществе  своих
традиций. А  счастье  его,  окутанное  покрывалом,  сидело  подле,  словно
восточная невеста, которая ждет, чтобы рука господина сорвала с нее вуаль.
Он тоже был наследником темной и могущественной традиции!
   Однако он  мне  сказал,  что  никогда  еще  не  чувствовал  себя  таким
подавленным и усталым, как в этом каноэ. Он не смел  шевелиться  и  только
потихоньку протягивал руку за скорлупой кокосового ореха, плававшей у  его
ног, и с величайшей осторожностью вычерпывал воду.  Тут  он  понял,  какое
твердое  сиденье  представляет  крышка  жестяного  ящика.  У   него   было
богатырское здоровье, но несколько раз в продолжение этого путешествия  он
испытывал головокружение, а в промежутках тупо размышлял о  том,  каков-то
будет волдырь на его спине от солнечного ожога. Для  развлечения  он  стал
смотреть вперед, на какой-то грязный предмет,  лежавший  у  края  воды,  и
старался угадать  -  бревно  это  или  аллигатор.  Но  вскоре  бросил  это
развлечение.
   Ничего забавного не было: предмет всегда оказывался  аллигатором.  Один
из них бросился в реку и едва не перевернул каноэ. Через минуту он забыл и
этот случай. Затем после долгого пути  он  радостно  приветствовал  стайку
обезьян, спустившихся к самому берегу и провожавших лодку  возмутительными
воплями. Вот каким путем шел он к величию, -  подлинному  величию,  какого
когда-либо достигал  человек.  Он  страстно  ждал  захода  солнца,  а  тем
временем три гребца готовились привести в  исполнение  задуманный  план  -
выдать его радже.
   - Должно быть, я  одурел  от  усталости  или  задремал,  -  сказал  он.
Неожиданно он заметил, что каноэ подходит к берегу. Тут он обнаружил,  что
леса остались позади, вдали виднеются первые дома, а  налево  -  частокол;
его гребцы выпрыгнули на низкий берег и пустились наутек. Инстинктивно  он
бросился  за  ними.  Сначала  он  подумал,  что  они   неизвестно   почему
дезертировали, но потом услышал возбужденные крики, распахнулись ворота, и
толпа двинулась ему навстречу. В то же время лодка с  вооруженными  людьми
появилась на реке и, поравнявшись с его пустым каноэ, отрезала  ему  таким
образом путь к отступлению.
   - Я был, знаете ли, слишком изумлен, чтобы оставаться хладнокровным,  и
будь этот револьвер заряжен, я бы кого-нибудь пристрелил,  -  быть  может,
двоих или троих, - и тогда мне  пришел  бы  конец.  Но  револьвер  был  не
заряжен...
   - Что ж, может, надо было и пристрелить.
   - Не мог же я сражаться со всем населением: я не хотел идти к ним  так,
словно боялся за свою жизнь, - сказал он, и в глазах его вспыхнуло мрачное
упорство.
   Я промолчал о том, что им-то неизвестно  было,  заряжен  револьвер  или
нет.
   - Как бы то ни было,  но  револьвер  был  не  заряжен,  -  повторил  он
добродушно. - Я остановился и спросил  их,  в  чем  дело.  Они  как  будто
онемели. Я видел, как несколько человек уносили мой ящик. Этот длинноногий
старый негодяй Кассим - завтра  я  вам  его  покажу  -  выбежал  вперед  и
забормотал, что раджа желает меня видеть. Я сказал: "Ладно". Я тоже  хотел
видеть раджу; я попросту вошел в ворота и... и вот я здесь.
   Он засмеялся и вдруг с неожиданным возбуждением спросил:
   - А знаете, что лучше всего? Я вам скажу.  Сознание,  что  в  проигрыше
остался бы Патюзан, если бы меня отсюда выгнали!
   Так говорил он со мной перед своим домом  в  тот  вечер,  о  котором  я
упомянул, когда мы следили,  как  луна  поднималась  над  пропастью  между
холмами, словно призрак из могилы; лунное сияние  спускалось,  холодное  и
бледное, как мертвый солнечный свет. Есть что-то жуткое в  свете  луны;  в
нем вся бесстрастность невоплощенной души и какая-то  непостижимая  тайна.
По отношению к нашему солнечному свету, который - что бы вы ни говорили  -
есть все, чем мы живем, лунный свет - то же, что эхо по отношению к звуку:
печальна нота или насмешлива - эхо остается обманчивым и  неясным.  Лунный
свет лишает все материальные формы - среди которых в конце концов мы живем
- их субстанции и дает зловещую реальность одним лишь теням. А тени вокруг
нас были оче