род Патюзан, - заметил он,  -  находится  на  расстоянии
тридцати  миль,  внутри  страны".  По  его  мнению,  продолжал  он   вялым
убежденным тоном,  сменившим  прежнюю  болтливость,  джентльмен  в  данный
момент уже "подобен трупу".
   - Что? Что вы говорите? - переспросил я.
   Он принял грозный вид и в  совершенстве  изобразил,  как  наносят  удар
ножом в спину.
   - Все равно что покойник, - пояснил он с  невыносимым  самодовольством,
радуясь своей проницательности. За его  спиной  я  увидел  Джима,  который
молча мне улыбался и поднял руку, удерживая готовое сорваться с  моих  губ
восклицание.
   Затем,  пока  полукровка  с  важностью  выкрикивал   приказания,   пока
поворачивались с треском  реи  и  поднималась  тяжелая  цепь,  Джим  и  я,
оставшись одни с подветренной стороны грота,  пожали  друг  другу  руку  и
торопливо обменялись последними словами. В сердце моем уже  не  было  того
тупого недовольства, какое не оставляло меня  наряду  с  интересом  к  его
судьбе. Нелепая болтовня полукровки придала больше  реальности  опасностям
на его пути, чем заботливые предостережения Штейна.  На  этот  раз  что-то
формальное, всегда окрашивавшее наши беседы, исчезло,  кажется,  я  назвал
его "дорогим мальчиком", а он, выражая  свою  благодарность,  назвал  меня
"старина", словно риск,  на  который  он  шел,  уравнивал  наш  возраст  и
чувства. Была секунда  подлинной  и  глубокой  близости  -  неожиданной  и
мимолетной, как проблеск какой-то вечной, спасительной правды. Он старался
меня успокоить, словно из нас двоих он был более зрелым.
   - Хорошо, хорошо, - торопливо и с чувством говорил он. - Я обещаю  быть
осторожным. Да, рисковать я не буду. Никакого риска. Конечно, нет. Я  хочу
пробиться. Не беспокойтесь. Я чувствую себя так,  словно  ничто  не  может
меня коснуться. Как! Да ведь есть в этом слове "Иди!" большая удача. Я  не
стану портить такой прекрасный случай...
   Прекрасный  случай!  Что  ж,  случай  был  прекрасен,  но  ведь  случаи
создаются людьми, - а как я мог знать? Он сам сказал:  даже  я...  даже  я
помнил, что его... несчастье говорит против него. Это была правда. И лучше
всего для него уйти.
   Моя гичка попала в кильватер бригантины, и я отчетливо  его  видел:  он
стоял на корме в лучах клонившегося к западу солнца, высоко  поднимая  над
головой фуражку. Донесся неясный крик:
   - Вы... еще... обо мне... услышите!
   "Обо мне" или "от меня" - хорошенько не знаю. Кажется, он сказал - "обо
мне". Меня слепил блеск моря у его ног, и  я  плохо  мог  его  разглядеть.
Всегда я обречен его видеть неясно, но уверяю вас, ни один человек не  мог
быть менее  "подобен  трупу",  как  выразилась  эта  каркающая  ворона.  Я
разглядел лицо маленького полукровки, по форме и цвету похожее  на  спелую
тыкву; оно высовывалось из-под локтя Джима. Он тоже  поднял  руку,  словно
готовился нанести удар. Absit omen! [Да не  будет  это  предзнаменованием!
(лат.)]



24

   Берег Патюзана - я увидел его года два спустя  -  прямой  и  мрачный  и
обращен к туманному океану. Красные тропы, похожие на  водопады  ржавчины,
тянутся  под  темно-зеленой  листвой  кустарника  и   ползучих   растений,
одевающих низкие утесы. Болотистые равнины сливаются с устьями рек,  а  за
необъятными лесами встают зазубренные голубые вершины. Недалеко от  берега
цепь островов - темных осыпающихся глыб - резко  вырисовывается  в  вечной
дымке,  пронизанной  солнечным  светом,  словно  остатки  стены,  пробитой
волнами.
   У Бату-Кринг - одного из рукавов устья - находится  рыбачья  деревушка.
Река, так долго остававшаяся недоступной,  была  в  ту  пору  открыта  для
плавания, и маленькая шхуна Штейна, на которой я прибыл, за тридцать шесть
часов поднялась вверх по  течению,  не  подвергаясь  обстрелу  со  стороны
"безответственного  населения".  Такие  обстрелы  уже  отошли  в   область
далекого прошлого, если верить  старшине  рыбачьей  деревушки,  который  в
качестве лоцмана явился на борт шхуны. Он разговаривал со  мной  -  вторым
белым  человеком,  какого  видел  за  всю  свою  жизнь  -   доверчиво,   и
преимущественно о первом виденном им белом. Он называл его  Тюан  Джим,  и
тон его произвел на меня впечатление странным сочетанием  фамильярности  и
благоговения.  Они  -  жители  этой  деревушки  -  находились  под  особым
покровительством белого господина: это свидетельствует о том, что Джим  не
помнил зла. Он предупреждал, что я о нем услышу, и слова его  оправдались.
Да, я о нем услышал. Возникла уже легенда, будто  прилив  начался  на  два
часа раньше, чтобы помочь ему подняться вверх по течению  реки.  Болтливый
старик сам управлял  каноэ  и  подивился  такому  феноменальному  явлению.
Вдобавок вся слава досталась его семье. Гребли его сын и зять; но они были
неопытными юнцами и не  заметили  быстрого  хода  каноэ,  пока  старик  не
обратил их внимания на этот изумительный факт.
   Прибытие Джима в эту рыбачью деревушку было благословением; но для них,
как и  для  многих  из  нас,  благословению  предшествовал  ужас.  Столько
поколений сменилось с тех пор, как последний белый человек  посетил  реку,
что даже традиции были позабыты. Появление этого существа, словно  с  неба
на них свалившегося  и  неумолимо  потребовавшего,  чтобы  отвезли  его  в
Патюзан, вызвало тревогу;  его  настойчи