она шла, положив руку на шею
его лошади; на ней была белая куртка, золотые шпильки в волосах,  а  через
левое плечо спускался коричневый кожаный ремень с револьвером.
   - Она говорила, как говорят все женщины, - сказал он,  -  просила  меня
быть осторожным и вернуться домой до темноты, жаловалась,  что  приходится
мне ехать одному.  Шла  война,  и  в  стране  было  неспокойно:  мои  люди
закрывали окна дома щитами, защищавшими от пуль, и заряжали ружья,  а  она
просила меня за нее не  бояться,  -  она  сумеет  защитить  дом  до  моего
возвращения. Я засмеялся от радости. Мне  приятно  было  видеть  ее  такой
смелой, молодой и сильной. Я тоже был тогда молод. У ворот она  взяла  мою
руку, пожала ее и отошла  назад.  Я  остановил  лошадь  и  ждал,  пока  не
задвинули засовы у ворот. В то время по соседству бродил со  своей  бандой
великий мой враг - человек знатного рода и большой негодяй к  тому  же.  Я
проехал легким галопом четыре или пять миль; ночью шел  дождь,  но  теперь
туман рассеялся, и  лик  земли  был  ясен;  она  раскинулась  передо  мной
улыбающаяся, свежая и невинная, словно маленький ребенок.  Вдруг  раздался
залп - мне показалось, что прозвучало по меньшей мере двадцать  выстрелов.
Я слышал свист пуль, и шляпа моя съехала на затылок. То была,  видите  ли,
маленькая хитрость. Они заставили моего бедного Мохаммеда послать за мной,
а затем устроили засаду. В одну секунду я это понял и  подумал:  "Нужно  и
мне пойти на хитрость". Мой пони захрапел, подпрыгнул и остановился,  а  я
медленно сполз вперед, уткнувшись головой в его гриву. Пони пошел шагом, а
я одним глазом увидел слабое облачко дыма над бамбуковой  зарослью  слева.
"Ага, друзья мои, - подумал я, - почему  вы  поторопились  стрелять?  Ваше
дело еще не выгорело. О нет!" Правой рукой я потихоньку вытащил револьвер.
В конце концов этих негодяев было только семеро. Они  вышли  из  травы  и,
подоткнув свои саронги, побежали, размахивая над головой копьями. На  бегу
они кричали, что надо поймать лошадь, так как я мертв. Я  дал  им  подойти
совсем близко, а затем выстрелил три раза - все три пули  попали  в  цель.
Еще раз я выстрелил, целясь в спину человека, но промахнулся; он  был  уже
слишком далеко. Тогда я выпрямился в седле, - я был один, ясный лик  земли
улыбался мне; тут валялись трое  нападавших.  Один  лежал,  свернувшись  в
клубок;  другой  растянулся  на  спине,  опустив  руку  на  глаза,  словно
заслоняясь от солнца, третий очень медленно согнул ногу, а потом судорожно
ее вытянул. Сидя на лошади, я следил за ним пристально, но  больше  он  не
шевелился - bleibt ganz ruhig - застыл неподвижно. И пока я всматривался в
его лицо, стараясь подметить признаки жизни, легкая тень скользнула по его
лбу. То была тень этой бабочки. Посмотрите на форму крыльев!  Эти  бабочки
летают высоко и с силой рассекают воздух. Я поднял глаза и увидел, как она
упорхнула прочь. Я подумал - возможно ли? А потом она скрылась из виду.  Я
слез с седла и очень медленно пошел вперед, ведя за собой лошадь и  сжимая
в руке револьвер. Я бросал взгляды направо, налево,  вверх,  вниз,  всюду.
Наконец я ее увидел - она сидела на кучке грязи футах в  десяти  от  меня.
Сердце у меня быстро забилось. Я отпустил лошадь и,  держа  в  одной  руке
револьвер, другой рукой сорвал с головы  мягкую  войлочную  шляпу.  Сделал
один шаг. Остановился. Еще шаг. Хлоп! Поймал! Поднявшись на ноги, я дрожал
от волнения, как лист, а когда  я  расправил  эти  великолепные  крылья  и
увидел, какой редкий и безукоризненный экземпляр мне  достался,  голова  у
меня закружилась и ноги подкосились, так что я вынужден был опуститься  на
землю. Собирая коллекцию для профессора, я страстно желал заполучить такой
экземпляр.  Я  предпринимал  далекие  путешествия  и  подвергался   тяжким
лишениям; я грезил об этой бабочке во сне, и вдруг теперь я  держал  ее  в
своей руке - она была моя. Говоря словами поэта (он произносил "боэт"):

   "So halt' ich's endlich denn in meinen Handen,
   Und nenn'es in gewissem Sinne mein"
   [Итак я наконец держал ее в руках.
   И мог назвать моей (нем.)].

   На последнем  слове  он  сделал  ударение,  внезапно  понизил  голос  и
медленно отвел взгляд от моего лица. Молча и деловито  он  начал  набивать
трубку с длинным мундштуком, потом,  опустив  большой  палец  в  отверстие
чашечки, посмотрел на меня многозначительно.
   - Да, дорогой мой друг. В тот день мне нечего  было  желать:  я  разбил
замысел своего злейшего врага; я был молод, силен;  имел  друга  и  любовь
женщины; имел ребенка. Сердце мое было полно, - и даже то, о чем я  грезил
во сне, лежало на моей ладони!
   Он чиркнул спичкой, вспыхнул яркий огонек. Судорога  пробежала  по  его
спокойному задумчивому лицу.
   - Друг, жена, ребенок, - медленно проговорил  он,  глядя  на  маленькое
пламя, потом дунул: спичка погасла.  Он  вздохнул  и  снова  повернулся  к
стеклянному ящику. Хрупкие прекрасные крылья слабо затрепетали, словно его
дыхание на секунду вернуло к жизни то, о чем он так грезил.
   - Работа, - заговорил он вдруг своим мягким веселым тоном и  указал  на
разбросанные листки, - работа подвигается хорошо. Я описывал  этот  редкий
экземпляр... Ну, а какие у вас новости?
   - Сказать  вам  правду.  Штейн,  -  начал  я  с  усилием,  меня  самого
удивившим, - я пришел, чтобы описать вам один экземпляр...
   - Бабочку? - быстро спросил он, недоверчиво улыбаясь.
   - Нет, экземпляр отнюдь не столь совершенный, -  ответил  я,  чувствуя,
как угнетают меня сомнения. - Человека.
   - Ach so! [Ах так! (нем.)] - прошептал он, и его улыбающееся лицо стало
серьезным. Поглядев на меня секунду, он медленно сказал: -  Ну  что  ж,  я
тоже человек.
   Вы видите,  каков  он  был,  он  умел  так  великодушно  ободрить,  что
совестливый человек начинал