красок,  словно
в испорченном калейдоскопе: желтой, зеленой,  синей,  ослепительно  белой;
коричневое обнаженное плечо; повозка с красным навесом, запряженная волом;
отряд туземной пехоты, марширующий по  улице,  -  темные  головы,  пыльные
зашнурованные  ботинки;  туземный  полисмен  в   темном   узком   мундире,
подпоясанный лакированным поясом; он посмотрел на меня  своими  восточными
скорбными глазами, словно его переселяющаяся душа бесконечно  страдала  от
непредвиденного... как это называется?.. _аватар_  -  воплощения.  В  тени
одинокого дерева во дворе суда деревенские жители, призванные  по  делу  о
нападении, сидели живописной группой, напоминая хромолитографию  лагеря  в
книге о путешествии по Востоку. Не хватало только неизбежных  клубов  дыма
на переднем плане да вьючных животных, пасущихся поодаль.  Сзади,  нависая
над деревом, поднималась желтая стена, отражая солнечный свет. В зале суда
было темно и как  будто  более  просторно.  Высоко  в  тусклом  свете  под
потолком вертелись пунки. Кое-где между рядами незанятых скамей  виднелась
задрапированная  фигура  человека,  неподвижного,  словно  погруженного  в
благочестивые размышления, казавшегося карликом в этих голых стенах. Истец
- тот, кого избили, -  тучный,  шоколадного  цвета,  с  бритой  головой  и
обнаженным жирным плечом, с ярко-желтым  значком  касты  над  переносицей,
сидел напыщенный и неподвижный; только ноздри его  раздувались,  да  глаза
сверкали в полумраке. Брайерли тяжело опустился на стул; вид  у  него  был
изнуренный, как будто он провел ночь, бегая на корде. Благочестивый шкипер
парусного  судна,  казалось,  был  возбужден  и  смущенно  ерзал,   словно
сдерживая желание встать и пламенно призвать нас к  молитве  и  раскаянию.
Лицо председателя, бледное, - волосы были аккуратно зачесаны,  -  походило
на лицо тяжелобольного, которого умыли, причесали и  усадили  на  постели,
подперев подушками. Он отодвинул вазу с цветами - пурпуровый букет, а  над
ним несколько длинных стеблей с розовыми цветками, - и, взяв обеими руками
лист голубой бумаги, пробежал его глазами, оперся локтями о край  стола  и
стал читать вслух ровным голосом, внятно и равнодушно.
   Клянусь богом! Несмотря на мои глупые размышления об эшафоте и падающих
головах, уверяю вас, это  было  несравненно  хуже,  чем  гильотинирование.
Нависло тяжелое предчувствие конца без надежды на отдых  и  покой,  какого
ждешь за взмахом топора. В  этой  процедуре  была  холодная  мстительность
смертного приговора и жестокость изгнания. Вот как смотрел я на нее  в  то
утро, и даже теперь я нахожу достаточные основания для  такой  обостренной
реакции на эту процедуру. Можете себе представить, как остро воспринимал я
ее в то время. Быть может, потому-то я и не мог примириться  с  неизбежным
концом. Об этом деле я никогда не забывал, всегда жадно о  нем  размышляя,
словно оценка его еще не была  дана  -  оценка  отдельных  людей  и  всего
человечества! Этого француза, например. Приговор его страны был вынесен  в
бесстрастной и  строго  определенной  фразе,  какую  могла  бы  произнести
машина, если бы умела говорить. Лицо председателя было  наполовину  скрыто
бумагой; виднелся его лоб, белый, как алебастр.
   Перед судом стояло несколько вопросов. Прежде всего - было ли судно  во
всех отношениях пригодно к  плаванию?  На  это  суд  ответил:  нет.  Помню
следующий вопрос:  управляли  ли  судном  надлежащим  образом  до  момента
катастрофы? На это они ответили: да, - одному богу известно, почему,  -  а
затем заявили, что нет данных  точно  установить  причину  аварии.  Должно
быть, оно наткнулось на плавучее разбитое  судно.  Помню,  примерно  в  то
время пропал без вести норвежский барк с грузом строевого  леса;  в  шквал
такого рода судно легко могло опрокинуться  и  в  течение  многих  месяцев
плавать  верх  килем,  -  нечто   вроде   морского   вампира,   во   мраке
подстерегающего суда. Такие скитающиеся трупы часто встречаются в северных
водах Атлантического океана, где вас преследуют все чудища моря -  туманы,
ледяные горы, мертвые суда, одержимые злобными намерениями, и  длительные,
зловещие бури, которые цепляются за судно, как вампир,  пока  не  иссякнут
сила, мужество, даже надежда, и человек не почувствует себя  опустошенным.
Но там, в тех морях такое происшествие - редкость,  и  казалось,  всю  эту
историю специально подстроило злостное провидение;  дело  это  производило
впечатление совершенно  бессмысленной  чертовщины,  разве  что  провидение
задалось целью убить кочегара и навлечь на Джима беду похуже смерти.
   Эти мысли отвлекли мое внимание, и сначала я лишь смутно  слышал  голос
председателя, но затем звуки стали складываться в отчетливые слова...
   "...пренебрегли своим  долгом",  -  читал  он.  Следующей  фразы  я  не
разобрал.  "...покинули  в  минуту  опасности  доверенных   им   людей   и
имущество..." - продолжал он  и  замолк.  Глаза  под  белым  лбом  бросили
мрачный взгляд поверх листа бумаги. Я  поспешно  стал  разыскивать  Джима,
словно ждал, что он исчезнет. Нет, он сидел на своем месте неподвижный. Он
сидел, розовый, белокурый и очень внимательный.
   "Поэтому..." - выразительно начал голос.  Джим,  приоткрыв  рот,  ловил
слова человека,  сидевшего  за  столом.  Эти  слова  врывались  в  тишину,
нарушаемую лишь  вертящимися  пунками,  а  я,  следя  за  тем,  какое  они
производят  на  него  впечатление,