, словно его преследуют  призраки.  На
лице его отражались эмоции - презрение, отчаяние, решимость  -  отражались
поочередно,  как  отражаются  в  магическом  зеркале  скользящие  неземные
образы. Он жил, окруженный обманчивыми призраками, суровыми тенями.
   - О, вздор, дорогой мой! - начал я.
   Он сделал нетерпеливое движение.
   - Вы как будто не понимаете, - сказал он резко, потом посмотрел на меня
в упор: - Я мог прыгнуть, но я не убегу.
   - Я не хотел вас обидеть, - сказал я и глупо добавил: - Случалось,  что
люди получше вас считали нужным бежать.
   Он густо покраснел, а я в смущении чуть не подавился собственным  своим
языком.
   - Быть может, так, - сказал он наконец. - Я недостаточно  хорош;  я  не
могу это себе позволить. Я  обречен  бороться  до  конца,  сейчас  я  веду
борьбу.
   Я встал со стула и почувствовал, что все тело у меня онемело.  Молчание
приводило в замешательство, и, желая положить ему конец, я ничего  лучшего
не придумал, как заметить небрежным тоном:
   - Я и не подозревал, что так поздно...
   - Ну что ж, хватит с вас, - сказал он отрывисто; сказать по правде,  он
озирался, разыскивая шляпу, - и с меня хватит.
   Да, он отказался от этого предложения, единственного в своем  роде.  Он
отстранил руку помощи; теперь он готов был уйти, а за балюстрадой  ночь  -
неподвижная, как  будто  подстерегающая  его,  словно  он  был  намеченной
добычей. Я услышал его голос:
   - А, вот она!
   Он нашел свою шляпу. Несколько секунд мы молчали.
   - Что вы будете делать после... после?.. - спросил я очень тихо.
   - Вероятно, отправлюсь ко всем чертям, - угрюмо пробормотал он.
   Рассудок ко мне вернулся, и я  счел  нужным  не  принимать  его  ответа
всерьез.
   - Пожалуйста, помните, - сказал я, - что мне бы очень хотелось еще  раз
увидеть вас до вашего отъезда.
   - Не знаю, что может вам помешать. Эта  проклятая  история  не  сделает
меня  невидимым,  -  сказал  он  с  горечью,  -  на  это  рассчитывать  не
приходится.
   А  потом,  в  момент  расставания  он   начал   бормотать,   заикаться,
нерешительно жестикулировать, явно колебаться. Да будет это прощено ему...
Мне! Он вбил себе в голову, что я, пожалуй, не захочу пожать ему руку. Это
было так ужасно, что я не находил слов. Кажется, я вдруг закричал на него,
как кричат человеку, который на ваших глазах собирается шагнуть со скалы в
пропасть. Помню наши повышенные голоса, жалкую улыбку на его лице, до боли
крепкое рукопожатие, нервный  смех.  Свеча  с  шипением  погасла;  наконец
закончилось наше свидание; снизу, из темноты донесся стон.
   Джим ушел. Ночь поглотила его фигуру. Он был ужасный путаник.  Ужасный!
Я слышал, как песок скрипел под его ногами. Он бежал. Действительно бежал,
хотя ему некуда было идти. И ему не было еще двадцати четырех лет.



14

   Я спал мало, быстро покончил с завтраком и, после  недолгих  колебаний,
отказался от утреннего посещения своего судна. Поступок  предосудительный,
ибо мой старший помощник - во всех отношениях  человек  прекрасный  -  был
жертвой своего воображения и, не получая вовремя письма от жены, сходил  с
ума от ревности и злобы, забывал о работе, ссорился с матросами и плакал в
своей каюте, или приходил в такое бешенство, что мог  довести  команду  до
мятежа. Такое поведение всегда казалось мне необъяснимым: они были  женаты
тринадцать лет;  один  раз  я  мельком  ее  видел  и,  по  чести,  не  мог
представить  себе  человека,  который  впал   бы   в   грех   ради   столь
непривлекательной особы. Не знаю, правильно ли я  поступал,  скрывая  свои
соображения от бедняги Селвина: парень  устроил  себе  ад  на  земле,  это
отражалось и на мне  -  и  я  страдал,  но  какая-то,  несомненно  ложная,
деликатность  сковывала  мне  язык.  Супружеские  узы   моряков   являются
интересной темой, и я бы мог привести  вам  примеры...  Однако  сейчас  не
время и не место, и  мы  заняты  Джимом,  который  был  холост.  Если  его
чувствительная совесть или гордость, если все экстравагантные  призраки  и
суровые тени - роковые спутники его юности - не позволяли  ему  бежать  от
плахи, то меня,  которому,  конечно,  нельзя  приписать  таких  спутников,
непреодолимо влекло пойти и посмотреть, как покатится его голова.
   Я отправился в суд. Я не ждал сильных впечатлений или ценных  сведений,
не думал, что буду заинтересован или  испуган,  хотя,  пока  жив  человек,
страх  является  дисциплиной  спасительной,  -  но  не  ждал  я  и  такого
угнетенного состояния.  Горечь  его  возмездия  словно  пропитала  затхлый
воздух в суде. Подлинный смысл преступления заключается  в  нарушении  той
веры, какой живет общество и человечество, и с этой точки зрения он не был
низким предателем - казнь не была публичной. Не было ни высокого  эшафота,
ни алого сукна (имеется ли алое сукно  на  Тауэр-Хилл?  Следовало  бы  его
иметь!), ни пораженной ужасом толпы, которая возмущена его преступлением и
тронута до слез  его  судьбой.  Наказание  не  носило  характера  мрачного
возмездия. Я шел в суд и видел яркий солнечный свет, блеск слишком  яркий,
чтобы он мог действовать успокоительно, на улицах смешение