о я понял, что
он собой представляет.  Я  увидел  два  узких  серых  кружка,  словно  два
крохотных стальных колечка  вокруг  черных  зрачков.  Этот  острый  взгляд
грузного человека производил такое же впечатление,  как  боевая  секира  с
лезвием бритвы.
   - Простите, - церемонно сказал он.
   Он поднял правую руку и слегка наклонился вперед.
   - Разрешите мне... Я допускаю, что человек  может  преуспевать,  хорошо
зная, что храбрость его не явится сама собой (ne  vient  pas  tout  seui).
Из-за этого волноваться не приходится. Еще одна истина, которая  жизни  не
портит... Но честь, честь, monsieur!.. Честь... вот что  реально!  А  чего
стоит жизнь, если... - Он грузно и  порывисто  поднялся  на  ноги,  словно
испуганный бык, вылезающий из травы... - если честь  потеряна?..  Ah,  ca!
par exemple - я не могу высказать свое мнение. Я не  могу  высказать  свое
мнение, monsieur, потому что об этом я ничего не знаю.
   Я тоже встал; и, стараясь принять самые учтивые позы, мы  молча  стояли
друг против друга, словно две фарфоровые собачки на каминной  доске.  Черт
бы побрал этого парня! Он попал в самую точку. Проклятие  бессмысленности,
какое подстерегает все человеческие беседы, спустилось и на нашу беседу  и
превратило ее в пустословие.
   - Отлично, - сказал я, смущенно улыбаясь, - но не сводится ли все  дело
к тому, чтобы не быть пойманным?
   Казалось, возражение было у него наготове, но он передумал и сказал:
   - Monsieur, для меня это слишком тонко... превосходит мое  понимание...
Я об этом не думаю.
   Он тяжело склонился над  своей  фуражкой,  которую  держал  за  козырек
большим и указательным  пальцами  раненой  руки.  Я  тоже  поклонился.  Мы
поклонились одновременно; мы церемонно расшаркались друг перед  другом,  а
лакей смотрел на нас критически, словно уплатил за представление.
   - Serviteur! [ваш покорный слуга! (фр.)] - сказал француз.
   Снова мы расшаркались.
   - Monsieur...
   - Monsieur...
   Стеклянная дверь захлопнулась за  его  широкой  спиной.  Я  видел,  как
подхватил его южный ветер и погнал вперед; он схватился рукой за голову  и
сгорбился, а полы мундира шлепали его по ляжкам.
   Оставшись один, я снова  сел,  обескураженный...  обескураженный  делом
Джима. Если вас удивляет, что спустя три года с лишним  я  продолжал  этим
интересоваться, то да  будет  вам  известно,  что  Джима  я  видел  совсем
недавно. Я только что вернулся из Самаранга, где взял  груз  в  Сидней:  в
высшей степени скучное дело, которое вы, Чарли,  назовете  одной  из  моих
разумных сделок, - а в Самаранге я видел Джима. В то  время  он,  по  моей
рекомендации,  работал  у  Де  Джонга.  Служил   морским   клерком.   "Мой
представитель на море", - как называл его Де Джонг. Образ жизни,  лишенный
всякого  очарования;  пожалуй,  с  ним  может  сравниться  только   работа
страхового агента. Маленький Боб Стэнтон - Чарли его знает - прошел  через
это испытание. Тот самый Стэнтон,  который  впоследствии  утонул,  пытаясь
спасти горничную при аварии "Сефоры". Быть может, вы помните - в  туманное
утро произошло столкновение судов у  испанского  берега.  Всех  пассажиров
своевременно усадили в шлюпки, и они уже  отчалили  от  судна,  когда  Боб
снова  подплыл  и  вскарабкался  на  борт,  чтобы  забрать  эту   девушку.
Непонятно, почему ее оставили; во  всяком  случае,  она  помешалась  -  не
хотела покинуть судно, в отчаянии цеплялась за  поручни.  Со  шлюпок  ясно
видели завязавшуюся борьбу; но бедняга Боб  был  самым  маленьким  старшим
помощником во всем торговом флоте, а мне говорили, что девушка была ростом
пять футов десять дюймов и сильна, как лошадь. Так шла  борьба:  он  тянет
ее, она - его; девушка все время визжала, а Боб орал, приказывая  матросам
своей шлюпки держаться подальше от судна.  Один  из  матросов  рассказывал
мне, скрывая улыбку, вызванную этим воспоминанием:
   - Похоже было на то,  сэр,  как  капризный  малыш  сражается  со  своей
мамашей.
   Тот же парень сообщил следующее:
   - Наконец мы увидели, что мистер Стэнтон оставил девушку в покое, стоит
подле и смотрит на нее. Как мы решили после, он, видно, думал,  что  волна
вскоре оторвет ее от поручней и даст ему  возможность  ее  спасти.  Мы  не
смели приблизиться к борту, а немного погодя старое судно сразу  пошло  ко
дну: накренилось на правый борт и - хлоп! Ужасно быстро его затянуло.  Так
никто и не всплыл на поверхность - ни живой, ни мертвый.
   Недолгая береговая жизнь бедного Боба, кажется, была  вызвана  каким-то
осложнением в любовных делах. Он надеялся, что навсегда покончил с морем и
овладел всеми благами земли,  но  потом  все  свелось  к  сбору  страховых
взносов. Какой-то родственник в Ливерпуле устроил его на это место.
   Частенько он рассказывал нам о своих испытаниях. Мы хохотали до слез, а
он, довольный эффектом, расхаживал на цыпочках, маленький и бородатый, как
гном, и говорил:
   - Хорошо вам, ребята, смеяться, но через неделю  от  такой  работы  моя
бессмертная душа съежилась, как сухая горошина.
   Не знаю, как приспособилась к новым условиям жизни душа Джима - слишком
я был занят тем, чтобы раздобыть ему работу,  которая  давала  возможность
существовать, - но я  уверен  в  одном:  его  жажда  приключений  не  была
удовлетворена, и он испытывал жестокие муки. Это новое занятие  не