б этом мы не  будем  говорить,  -  но
может ли хоть один из нас сдержать улыбку? Лишь на море иллюзия так далека
от реальности, лишь здесь вначале все - иллюзия, и нигде разочарование  не
наступает так быстро, а подчинение не бывает более полным. Но  все  ли  мы
начинали, желая только одного, кончали, зная только об одном, и  проносили
сквозь ряд тусклых, отвратительных дней воспоминание о тех  же  чарах?  Не
чудо, что мы чувствуем связующие узы, когда тяжелый удар настигает  одного
из нас; и, помимо содружества на море, нас объединяет иное, более  широкое
чувство - чувство, которое привязывает взрослого человека  к  ребенку.  Он
сидел передо мной, веря, что возраст  и  мудрость  могут  найти  лекарство
против мучительной истины; он дал мне заглянуть  в  свою  душу  -  в  душу
юноши, попавшего в  беду,  в  дьявольскую  переделку,  услыхав  о  которой
седобородые  старики  будут  торжественно  покачивать  головами,   скрывая
улыбку. А он размышлял о смерти! Об этом приходилось ему  размышлять,  ибо
он думал, что спас свою жизнь, когда все чары ее потонули в ту ночь вместе
с судном. Что может быть более естественно? Трагично и забавно было  вслух
взывать к состраданию, - и чем я был лучше всех остальных, чтобы  отказать
ему в жалости?.. Пока я глядел на него, клубы тумана затянули  просвет,  и
раздался его голос:
   - Я был, знаете ли, так растерян. Такого  положения  никто  не  мог  бы
ожидать. Это не похоже было, например, на сражение.
   - Не похоже, - согласился я.
   Он как-то изменился, словно внезапно возмужал.
   - Не было уверенности, - прошептал он.
   - А, вы не были уверены, - сказал я. Слабый  вздох,  пролетевший  между
нами, как птица в ночи, умиротворил меня.
   - Да, не был, - мужественно признался он. - Это как-то походило  на  ту
проклятую историю, какую они выдумали: не ложь  -  и  в  то  же  время  не
правда. Это было что-то... Настоящую ложь сразу узнаешь. А в том деле ложь
от правды отделяло что-то более тонкое, чем лист бумаги.
   - А вам нужно было больше? - спросил я;  но,  кажется,  я  говорил  так
тихо, что он не уловил моих слов. Он выставил свой аргумент с таким видом,
словно жизнь была сетью тропинок, разделенных пропастями. Голос его звучал
рассудительно.
   - Допустим, что я не... Я хочу сказать: допустим, я бы остался на борту
судна. Отлично. Долго бы я там продержался? Скажем,  полминуты  -  минуту.
Послушайте, тогда очевидным казалось, что через тридцать секунд я буду  за
бортом; и вы думаете, я бы не завладел первым, что  попалось  бы  мне  под
руку, - веслом, спасательным бакеном, решеткой, - чем угодно. Вы бы так не
поступили?
   - Чтобы спастись, - вставил я.
   - И я хотел бы спастись! - воскликнул он. - А этого  желания  не  было,
когда  я...  -  Он  содрогнулся,  словно  готовясь   проглотить   какое-то
тошнотворное лекарство. - ...прыгнул, - произнес он с судорожным  усилием,
а я пошевельнулся на стуле, как будто его напряжение передалось и мне.
   - Вы мне не верите? - вскричал он. - Клянусь!.. Черт  возьми!  Вы  меня
сюда позвали, чтобы я говорил, и... Вы должны! Вы сказали, что поверите.
   - Конечно, верю, - возразил я деловым тоном, сразу его успокоившим.
   - Простите, - сказал он. - Конечно, я бы не говорил  об  этом  с  вами,
если бы вы не были порядочным человеком. Я должен был знать... Я... я тоже
порядочный человек...
   - Да, да, - поспешно проговорил я. Он  посмотрел  на  меня  внимательно
из-под полуопущенных век, потом медленно отвел взгляд.
   - Теперь вы понимаете, почему я в конце  концов  не...  не  покончил  с
собой. Тогда у меня и в  мыслях  не  было,  что  я  стану  бояться  своего
поступка. Ведь если бы я и остался на судне, я приложил бы все силы, чтобы
спастись. Бывало, люди держались на воде  несколько  часов  -  в  открытом
море, - и их подбирали целыми и невредимыми. Я  мог  продержаться  дольше,
чем многие другие. Сердце у меня здоровое.
   Он вынул из кармана правую руку и ударил себя  кулаком  в  грудь:  удар
прозвучал, как заглушенный выстрел в ночи.
   - Да, - сказал я. Он задумался, слегка расставив ноги и опустив голову.
   - Один волосок, - пробормотал  он.  -  Один  волосок  отделял  одно  от
другого. И в то время...
   -  В  полночь  нелегко  разглядеть  волосок,  -  вставил  я,  -  боюсь,
раздраженно. Вы понимаете, что  я  подразумеваю  под  солидарностью  людей
одной профессии? Я был против него озлоблен,  словно  он  обманул  меня  -
меня! - отнял у меня прекрасный случай укрепить иллюзию моей юности, лишил
общую нашу жизнь последних ее  чар.  -  И  поэтому  вы  покинули  судно  -
немедленно.
   - Прыгнул, - резко поправил он меня. - Прыгнул,  заметьте!  -  повторил
он, придавая этому какое-то непонятное мне, особое значение.  -  Да!  Быть
может, тогда я не видел. Но в этой шлюпке времени у меня было  достаточно,
а света сколько угодно. И думать я мог. Никто бы не узнал, конечно, но  от
этого мне было не легче. Вы и этому должны  поверить.  Я  не  хотел  этого
разговора... Нет... Да... Не стану лгать...  я  хотел  его;  единственное,
чего я хотел! Да.  Вы  думаете,  что  вы  или