ло  известно?
Стараясь говорить  спокойно,  я  приказал  ему  отпустить  меня.  Он  меня
задерживал, время не ждало, люди кругом  начинали  шевелиться.  Мне  нужно
было время - время, чтобы перерезать канаты  шлюпок.  Теперь  он  завладел
моей рукой, и я чувствовал, что он вот-вот заорет. У меня мелькнула мысль,
что  этого  будет  достаточно,  чтобы  вызвать  панику,  и  я  размахнулся
свободной рукой и ударил его  фонарем  по  лицу.  Стекло  зазвенело,  свет
погас, но удар заставил его выпустить меня, и я пустился бежать - я  хотел
добраться до шлюпок... я хотел добраться до шлюпок.  Он  прыгнул  на  меня
сзади. Я повернулся к нему. Нельзя было заткнуть ему  глотку;  он  пытался
кричать. Я чуть не задушил его раньше, чем понял, чего он хочет. Он просил
воды - воды напиться; видите ли, они были на строгом рационе, а с ним  был
мальчик, которого я несколько раз видел. Ребенок был болен -  хотел  пить.
Отец, заметив меня, когда я проходил мимо, попросил воды: вот  и  все.  Мы
находились  под  мостиком,  в  темноте.  Он  все  цеплялся  за  мои  руки,
невозможно было от него отделаться.  Я  бросился  в  каюту,  схватил  свою
бутылку с водой и сунул ему в руки. Он исчез. Тут только я понял, как  мне
самому хочется пить.
   Он оперся на локоть и прикрыл глаза рукой.
   Я почувствовал, как мурашки забегали у меня по спине;  что-то  странное
было во всем этом. Пальцы его руки, прикрывавшей глаза, чуть-чуть дрожали.
Он прервал короткое молчание.
   - Такое случается лишь раз в жизни и... ну, ладно! Когда я добрался  до
мостика, негодяи спускали одну из шлюпок с блоков. Шлюпку! Когда я взбегал
по трапу, кто-то тяжело ударил меня по плечу, едва не  задев  голову.  Это
меня не остановило, и старший механик - к тому времени они подняли  его  с
койки - снова замахнулся упоркой для ног со шлюпки. Почему-то  я  был  так
настроен, что ничему не удивлялся. Все это казалось вполне естественным  -
и ужасным... ужасным. Я увернулся от несчастного маньяка и поднял его  над
палубой, словно он был малым ребенком, а он зашептал, пока я держал его на
руках:
   "Не надо! Не надо! Я вас принял за одного из этих чернокожих..."
   Я отшвырнул его, он покатился по мостику и сбил с ног  того  маленького
парнишку - второго механика. Шкипер,  возившийся  у  шлюпки,  оглянулся  и
направился ко мне, опустив голову  и  ворча,  словно  дикий  зверь.  Я  не
шевельнулся и стоял, как каменный. Я стоял  так  же  неподвижно,  как  эта
стена.
   Он легонько ударил суставом пальца по стене у своего стула.
   - Было так, словно все это я уже видел, слышал, пережил раз двадцать. Я
их не боялся. Я оттянул назад кулак, а он остановился, бормоча:
   "А, это вы! Помогите нам. Живее!"
   Вот все, что он сказал. Живее! Словно можно было успеть!
   "Вы хотите что-то сделать?" - спросил я.
   "Да. Убраться отсюда", - огрызнулся он через плечо.
   Кажется, тогда я не понял, что именно он имел в виду. К тому времени те
двое поднялись на  ноги  и  вместе  бросились  к  шлюпке.  Они  топтались,
пыхтели, толкали, проклинали шлюпку, судно, друг друга,  проклинали  меня.
Вполголоса. Я не шевелился, молчал. Я смотрел, как накреняется судно.  Оно
лежало совершенно неподвижно,  словно  на  блоках,  в  сухом  доке,  -  но
держалось-оно вот так.
   Он поднял руку, ладонью вниз, и согнул пальцы.
   - Вот так, - повторил он. - Я ясно видел перед собой  линию  горизонта,
над верхушкой форштевня; я видел воду там, вдали, черную, и сверкающую,  и
неподвижную, словно в  заводи;  таким  неподвижным  море  никогда  еще  не
бывало, и я не мог это вынести. Видали ли вы когда-нибудь судно,  плывущее
с опущенным носом? Судно, которое держится на воде  лишь  благодаря  листу
старого железа, слишком ржавого, чтобы можно было его подпереть? Видали? О
да, - подпереть! Я об этом подумал - я подумал  решительно  обо  всем:  но
можете вы подпереть за пять минут переборку... или хотя  бы  за  пятьдесят
минут? Где мне было достать людей, которые согласились бы спуститься туда,
вниз? А дерево... дерево! Хватило бы  у  вас  мужества  ударить  хоть  раз
молотком, если бы вы видели эту переборку? Не  говорите,  что  вы  бы  это
сделали, - вы ее не видели; никто бы не сделал. Черт возьми! Чтобы сделать
такую штуку, вы должны верить, что есть хоть один шанс на тысячу, хотя  бы
призрачный; а вы не могли бы поверить. Никто бы не поверил. Вы думаете,  я
трус, потому что стоял там, ничего не делая, но что сделали бы вы? Что? Вы
не можете сказать, никто не может. Нужно иметь  время,  чтобы  оглядеться.
Что, по-вашему, я должен был делать? Что толку было пугать до смерти  всех
этих людей, которых я один не мог спасти, - которых ничто не могло спасти?
Слушайте! Это так же верно, как то, что я сижу здесь перед вами...
   После каждого слова он быстро переводил дыхание и взглядывал  на  меня,
словно в тревоге своей не переставал наблюдать за моими впечатлениями.  Не
ко мне он обращался, - он лишь разговаривал в моем присутствии, вел диспут
с  невидимым  лицом,  враждебным  и  неразлучным  спутником  его  жизни  -
совладельцем его души. То было следствие, которое не судьям вести! То  был
тонкий и важный спор об