Джима. Какие бы надежды он ни питал, они тотчас же развеялись.  Не  такого
человека думал он увидеть. За это он его возненавидел; в  своей  клетчатой
фланелевой рубахе  с  засученными  рукавами,  седобородый,  с  осунувшимся
загорелым лицом, он мысленно проклинал молодость и уверенность Джима,  его
ясные глаза и невозмутимый вид. Этот парень здорово его  опередил!  Он  не
походил на человека, который нуждается в помощи. На его стороне  были  все
преимущества - власть,  безопасность,  могущество;  на  его  стороне  была
сокрушающая сила! Он не был голоден, не приходил  в  отчаяние  и,  видимо,
ничуть не боялся. Даже в аккуратном костюме Джима, начиная  с  его  белого
шлема и кончая  парусиновыми  гетрами  и  белыми  ботинками,  было  что-то
раздражавшее Брауна, ибо эту самую аккуратность  он  презирал  и  осмеивал
чуть ли не с первых же дней своей жизни.
   - Кто вы такой? - спросил наконец Джим обычным своим голосом.
   - Моя фамилия Браун, - громко ответил тот. - Капитан Браун. А ваша?
   Джим, помолчав, продолжал спокойно, словно ничего не слышал.
   - Что привело вас сюда?
   - Хотите знать? - с  горечью  отозвался  Браун.  -  Ответить  нетрудно:
голод. А вас?
   - Тут парень вздрогнул, - сообщил Браун, передавая мне начало странного
разговора между этими двумя людьми, разделенными  только  тинистым  руслом
речонки,  но   стоящими   на   противоположных   полюсах   миросозерцания,
свойственного человечеству. - Парень вздрогнул и густо  покраснел.  Должно
быть, считал себя слишком важной особой, чтобы отвечать на вопросы. Я  ему
сказал, что если он смотрит на меня, как на мертвого, с которым  можно  не
стесняться, то и его дела обстоят ничуть не лучше. Один  из  моих  парней,
там на холме, все время держит  его  под  прицелом  и  ждет  только  моего
сигнала. Возмущаться этим нечего. Ведь он пришел сюда по доброй воле.
   "Условимся, - сказал я, - что мы оба мертвые, а потому будем  говорить,
как равные. Все мы равны перед смертью".
   - Я признал, что попался, словно крыса, в ловушку, но нас сюда загнали,
и даже загнанная крыса может кусаться. Он сейчас же поймал меня на слове:
   "Нет, не может, если не подходить к ловушке, пока крыса не издохнет".
   - Я сказал ему, что такая игра хороша для здешних его друзей, но ему не
подобает обходиться так даже с крысой. Да, я хотел с ним переговорить.  Не
жизнь у него вымаливать, - нет! Мои товарищи... ну что  ж,  они  такие  же
люди, как и он. Мы хотим только, чтобы он пришел, во имя  всех  чертей,  и
так или иначе порешил дело.
   - Проклятье! - сказал я, а он стоял неподвижно, как столб. - Не станете
же вы приходить сюда каждый день и смотреть в  бинокль,  кто  из  нас  еще
держится на ногах. Послушайте - или ведите сюда своих людей, или дайте нам
отсюда выбраться и умереть с голоду в открытом море. Ведь  и  вы  когда-то
были белым, несмотря на все ваши разглагольствования о том,  что  это  ваш
народ и вы один из них.  Не  так  ли?  А  что  вы,  черт  возьми,  за  это
получаете? Что вы тут нашли такого драгоценного? А?  Вы,  может  быть,  не
хотите, чтобы мы спустились с холма?  Вас  двести  против  одного.  Вы  не
хотите, чтобы мы сошлись на открытом месте.  А  я  вам  обещаю  -  мы  вас
заставим попрыгать, раньше чем вы с нами покончите. Вы тут толкуете о том,
что нечестно нападать на безобидный народ. Какое мне дело до того, что они
- народ безобидный, когда я зря подыхаю с голоду? Но я не трус! Не  будьте
же и вы трусом. Ведите их сюда, или, тысяча чертей, мы еще перебьем добрую
половину этих безобидных людей и они отправятся на тот свет вместе с нами!
   Он был ужасен, когда передавал мне этот разговор: измученный скелет  на
жалкой кровати в ветхой хижине; он сидел скрючившись  и  изредка  на  меня
поглядывал с видом злобно-торжествующим.
   - Вот что я ему сказал... Я знал, что нужно говорить, - снова начал  он
слабым голосом, но потом  воодушевился,  подогреваемый  гневом.  -  Мы  не
намерены были бежать в леса и бродить там,  словно  живые  скелеты,  падая
один за другим... Добыча для муравьев, которые принялись  бы  за  нас,  не
дожидаясь конца. О нет!
   "Вы не заслуживаете лучшей участи", - сказал он.
   - А вы чего заслуживаете? - крикнул я ему через речонку. - Вы только  и
делаете, что  толкуете  о  своей  ответственности,  о  невинных  людях,  о
проклятом своем долге. Знаете ли вы обо мне больше, чем я знаю  о  вас?  Я
пришел сюда за жратвой. Слышите, за жратвой,  чтобы  набить  брюхо!  А  вы
зачем сюда пришли! Что вам было нужно, когда вы сюда пришли?  Нам  от  вас
ничего не нужно: дайте нам только сражение или возможность вернуться туда,
откуда мы пришли...
   "Я сразился бы с вами сейчас", - сказал он, покручивая свои усики.
   - А я бы дал вам меня пристрелить - и с удовольствием, - отвечал  я.  -
Не все ли мне равно, где умирать? Мне чертовски не везет. Надоело! Но  это
было бы слишком легко. Со мной товарищи, а я, ей-богу,  не  из  таковских,
чтобы выпутаться самому, а их оставить в проклятой ловушке.
   С минуту он размышлял, а потом  пожелал  узнать,  что  такое  я  сделал
("там, - сказал он, кивнув головой в сторону реки"), чтобы так отощать.
   - Разве мы встретились для того, чтобы  рассказывать  друг  другу  свою
историю? - спросил я. - Может быть, вы начнете. Нет? Ну что ж, признаться,
я никакого желания не имею слушать. Оставьте ее при себе. Я знаю, что  она
ничуть не лучше моей. Я жил - то же делали и вы, хотя и  расс