вам  нужна  зачарованная  и   отравленная   стрела,
пропитанная ложью столь тонкой, что не найти ее на земле. Подвиг для  мира
грез, друзья мои!
   Я начал заклинания  с  сердцем  тяжелым,  исполненным  гнева.  Внезапно
раздался суровый  повышенный  голос  Джима:  он  распекал  за  нерадивость
какого-то безмолвного грешника на берегу реки.
   Нет никого - сказал я внятным шепотом, - нет  никого  в  том  неведомом
мире, который, по ее мнению, стремится отнять у нее счастье, нет никого  -
ни живого, ни мертвого, ни лица, ни голоса, ни власти - ничего, что  могло
бы вырвать у нее Джима. Я остановился и перевел дыхание, а она прошептала:
   - Он мне это говорил.
   - Он говорил вам правду, - сказал я.
   - Ничего, - прошептала она и, неожиданно повернувшись ко мне,  спросила
еле слышным страстным шепотом:
   - Зачем вы пришли к нам оттуда? Он говорит  о  вас  слишком  часто.  Вы
заставляете меня бояться. Вам... вам он нужен?
   Какая-то скрытая жестокость проникла в наш торопливый шепот.
   - Я никогда больше не приеду, - с горечью сказал  я.  -  И  он  мне  не
нужен. Никому он не нужен.
   - Никому, - повторила она недоверчивым тоном.
   - Никому, - подтвердил я, отдаваясь какому-то странному возбуждению.  -
Вы считаете его сильным, мудрым, храбрым, великим... почему же не  верить,
что он честен? Завтра я уеду - и всему конец. Вас  никогда  не  потревожит
голос оттуда. Видите ли, этот мир слишком велик, чтобы  почувствовать  его
отсутствие. Понимаете? Слишком велик! Вы держите его сердце в своих руках.
Вы должны это чувствовать. Должны это знать.
   - Да, это я знаю, - прошептала она спокойно и твердо, а я подумал,  что
так может шептать статуя.
   Я почувствовал, что ничего  не  сделал.  А  что,  собственно,  хотел  я
сделать? Теперь я не уверен. В то время  мною  овладел  необъяснимый  пыл,
словно  мне  предстояла  великая  и  важная  задача:  влияние  момента  на
умственное и душевное мое состояние. В жизни каждого из нас  бывали  такие
моменты, такие влияния,  приходящие  извне,  непреодолимые,  непонятные  -
словно вызванные таинственными столкновениями планет. Она владела,  как  я
ей сказал, его сердцем. У нее было и сердце его, и он сам - если бы только
она могла этому поверить. Мне следовало бы ей  сказать,  что  в  мире  нет
никого, кто бы нуждался в его сердце, в его душе, его руке. Это общая наша
судьба, и, однако, ужасно говорить так о ком бы то ни  было.  Она  слушала
безмолвно, и в ее неподвижности был теперь протест, непобедимое недоверие.
   Зачем ей беспокоиться о мире, лежащем за этими лесами? - спросил я.  От
этого множества людей, населяющих  неведомые  пространства,  не  придет  -
уверял я ее - до конца его жизни ни зова, ни знака.  Никогда!  Я  увлекся.
Никогда! Никогда! С удивлением вспоминаю,  как  настойчиво  и  страстно  я
говорил. У меня создалось впечатление, будто я схватил наконец призрак  за
горло. В самом деле, реальность казалась только сном, сном странным  и  со
всеми подробностями. Зачем ей бояться? Она знала, что он сильный, честный,
мудрый, храбрый. Все  это  так.  Несомненно.  И  больше  того.  Он  велик,
непобедим... и мир в нем не нуждается, - мир забыл его,  он  даже  никогда
его не признает.
   Я умолк; глубокое молчание нависло над Патюзаном, и слабый  сухой  звук
весла, ударяющегося о борт каноэ где-то на середине реки, казалось,  делал
тишину безграничной.
   - Почему? - прошептала Она.
   Мною овладело бешенство, какое испытываешь во  время  жестокой  борьбы.
Призрак пытался ускользнуть из моих рук.
   - Почему? - повторила она громче. - Скажите мне!
   Ошеломленный, я молчал, а она топнула ногой, как избалованный ребенок.
   - Почему? Говорите!
   - Вы хотите знать? - спросил я с яростью.
   - Да! - крикнула она.
   - Потому что он недостаточно хорош! - жестоко сказал я.
   Последовала пауза; я заметил,  как  метнулось  вверх  пламя  костра  на
другом берегу, увеличился круг света, словно удивленно расширенный глаз, а
потом пламя внезапно съежилось в красную точку. Я понял,  как  близко  она
стояла, когда ее пальцы сжали мою руку. Не повышая голоса,  с  язвительным
презрением, горечью, отчаянием она сказала:
   - Он мне говорил то же самое... Вы лжете!
   Эти последние два слова она выкрикнула на туземном наречии.
   - Выслушайте меня! - взмолился я; она затаила дыхание,  оттолкнула  мою
руку.
   - Ни одного человека нельзя назвать достаточно хорошим, - начал я очень
серьезно. С испугом я заметил, как трудно,  захлебываясь,  она  дышала.  Я
понурил голову. Что толку? Шаги приближались; я  ускользнул,  не  прибавив
больше ни слова.



34

   Марлоу вытянул ноги, быстро  встал  и  слегка  пошатнулся,  словно  его
опустили здесь после стремительного полета в пространстве. Он  прислонился
спиной к балюстраде и  смотрел  на  расставленные  в  беспорядке  плетеные
шезлонги. Его движение как будто вывело из оцепенения