вернулись в  селение  и  рассказали  о  своем  открытии.  День  закончился
всеобщими приготовлениями к охоте, назначенной на следующее утро.
     До рассвета мы были уже на ногах.  Охотников набралось около  двухсот
человек, и пришлось взять все  лодки,  имевшиеся  в  Кумаке,  как  большие
итаубы, так и маленькие  яботы,  изготовленные  из  коры  дерева  того  же
названия.  Мы плыли медленно, сразу приняв порядок  как  для  сражения:  в
первой линии шли итаубы, все в ряд, а за ними на расстоянии  броска  копья
выстроилась вторая флотилия, тоже в одну линию, состоявшая из  двадцати  с
лишним ябот.
     Я стоял с Ласаной на одной из итауб рядом с негром Мигелем и Манаури.
В руке у меня был лук со стрелой, изготовленной специально для сегодняшней
охоты.  Стрела представляла собой род гарпуна и была  устроена  так,  что,
вонзившись в тело жертвы, влекла за собой веревку с легкой  деревяшкой  на
конце: нырнув, раненое животное  тянуло  за  собой  веревку  с  поплавком,
указывая охотнику направление бегства, и тогда легко было догнать и добить
добычу.  У Мигеля, лучшего нашего копьеметателя, вместо лука  были  только
копья-гарпуны.
     Солнце взошло уже  над  лесом  и  рассеяло  ночной  туман,  когда  мы
приблизились к стойбищу апий.  Еще издали я заметил на берегу пару  крепко
спавших лентяек, развалившихся, как и апия,  виденная  нами  накануне,  но
большинство животных скрывалось в глубине озера на пастбище из водорослей.
Их присутствие выдавали лишь водовороты, ни с того ни с  сего  возникавшие
на поверхности,  да  морды,  то  и  дело  появлявшиеся  над  водой,  чтобы
подышать.
     Великолепное  и  грозное  зрелище  являла  собой  флотилия   бесшумно
скользивших  по  озеру  лодок.  Охотники  с  луками  и  копьями  наготове,
всматриваясь в воду, стояли неподвижно, как статуи, гребцы все  осторожнее
погружали весла, и все  это  при  гробовом  молчании.  Я  с  удовольствием
наблюдал за их действиями и был уверен - в годину  испытаний  каждый  воин
точно так же до конца выполнит свой долг.
     Когда мы были шагах в ста от берега, строгая прежде линия охотников в
одном месте дрогнула - на правом крыле произошло  какое-то  движение.  Это
один из воинов, вдруг резко размахнувшись, изо всех сил метнул копье.  Оно
с плеском вонзилось в воду  и,  видимо,  угодило  в  цель  -  вода  вокруг
забурлила.  И это первое движение вдруг словно сняло чары - оживились и  в
других лодках. Наш сосед слева слал в воду из лука одну стрелу за другой.
     Неподалеку от меня  тоже  вынырнула  усатая  морда  апии,  готовая  в
следующий миг вновь исчезнуть в глубине.  Но прежде чем  погрузиться,  она
описала круг у самой поверхности воды, а я выпустил стрелу.  Она вонзилась
в жирный бок. Животное метнулось в глубину и скрылось с глаз, но со стрелы
тотчас размоталась веревка с поплавком.  Мой поплавок был красного  цвета.
Сначала он понесся к берегу, потом вдруг резко повернул назад и неподалеку
от нашей итаубы пересек линию облавы, тут же угодив под вторую линию наших
ябот. Там схватили веревку и, подтянув, метнули багры.
     - Хорошо! - шепнула  Ласана.  Она  не  скрывала  возбуждения  и  явно
гордилась мной.
     Раненые апии, бросаясь  во  все  стороны,  подняли  в  воде  страшный
переполох, и все остальные животные в  панике  бросились  наутек:  одни  в
сторону камышей, другие - к середине  озера.  Но  поскольку  им  поминутно
приходилось подниматься на поверхность, а повсюду, и  у  самого  берега  и
дальше, их подстерегали лодки с неумолимыми стрелками, скрыться и уйти  от
преследования им было  нелегко.  Все  больше  носилось  по  озеру  цветных
поплавков, роковых предвестников смерти, и всюду, где они появлялись, вода
розовела от крови.
     Людей охватил охотничий азарт.  Для них, как и для их жертв, речь шла
о жизни  и  смерти.  В  людях  вспыхнул  инстинкт  первобытных  охотников,
проявляясь и в лихорадочном блеске глаз, и в напряженном трепете мышц, и в
резких  движениях.  Но  более  всего  меня  поражало,  производя    просто
потрясающее впечатление, то, что  вся  эта  драма  страстей  и  инстинктов
разыгрывалась в полнейшей тишине.  Ни одного восклицания, ни одного звука,
ни одного торжествующего клича: животные, погибая,  тоже  не  издавали  ни
звука.
     Когда спустя  час  охота  близилась  к  концу,  уцелело,  наверно,  и
спаслось бегством к середине озера меньше половины животных.  Мы принялись
собирать добычу, привязывая ее за  кормой  лодок.  Некоторые  туши  весили
пять-шесть центнеров.  Чтобы облегчить себе работу, мы буксировали  убитых
животных к берегу,  на  мель,  но  при  этом  возникли  вдруг  неожиданные
осложнения.
     Кровь убитых животных, смешавшись с водой, привлекла  массу  каких-то
рыб из породы хищных, не очень крупных, немного меньше фута в  длину,  но,
несмотря да неказистый вид, невероятно прожорливых.  Араваки  называли  их
гума'.  Зубы у них были острые как ножи.  Одним  молниеносным  укусом  они
вырывали из тела жертвы большие куски и  тут  же  отскакивали  в  сторону,
уступая место другим.  Дерзость их не знала предела, они нападали даже  на
человека, спастись от них можно было лишь бегством.
     [' Речь  идет  о  рыбах  пирайя,  отличающихся  крайней  хищностью  и
обитающих в реках Южной Америки.]
     Вот эти-то маленькие чудовища и собрались сотнями вокруг наших  апий,
набрасываясь на их туши так, что вокруг  вскипала  вода.  Мы,  как  могли,
отгоняли их палками, но тщетно - они, не обращая внимания на удары и  шум,