Последние события с испанцами стали для них своевременным предостережением
и послужили такой встряской, что каждый теперь стремился  стать  и  лучшим
стрелком из мушкета, и первым лучником, и ловким метателем копья,  обрести
силу и гибкость ягуара. Военному искусству их обучали люди из нашего рода,
снискавшие себе, понятно, славу знатоков и  непобедимых  воинов.  Особенно
заняты были Арнак и Вагура, трудившиеся с рассвета до  темна,  им  некогда
было передохнуть, и они были счастливы.
     Что касается меня, то, осуществляя общий контроль над всеми, я создал
себе отряд из двух десятков разведчиков, в который отобрал  лучших  воинов
из каждого рода.  Их я посвятил в разные, известные мне еще  по  Вирджинии
способы обнаруживать и преследовать врага в лесу, раскрывать его  замыслы,
оставаясь при этом незамеченным.
     Однако при всем этом над ними довлела одна беда,  одно  мерзкое  зло,
тягостное и путавшее им все карты:  их  темные  суеверия.  Столько  всяких
духов, призраков и демонов бродило якобы по лесам  и  оставляло  за  собой
столько невероятных следов и знаков, что в этой путанице порой трудно было
распознать подлинные следы реального  врага  из  плоти  и  крови.  Поэтому
главная моя задача состояла в том, чтобы научить их отличать следы  врагов
реальных от вымышленных.
     Дни тем временем шли, а вести, доходившие до нас  из  Серимы,  ничего
особенного не содержали: никаких сведений  о  каком-либо  несчастье.  Люди
есть люди, и пошли разговоры о ложной тревоге и ненужном переезде на озеро
Потаро.  Друзья мои убеждали сомневающихся, что так или  иначе,  но  лучше
жить подальше от Карапаны и Конесо, тем более что Кумака благодаря  своему
положению на полуострове занимает неуязвимую позицию в смысле обороны.
     Перешептывания, правда, вскоре прекратились, и вот тогда-то -  недели
две спустя после нашего прибытия на новое место - как гром с  ясного  неба
разнеслась  весть  о  поражении  нескольких  детей  в   Сериме    какой-то
таинственной болезнью.  Дошедшие до нас на следующий день  подробности,  к
несчастью, подтвердили, что это корь, что заболело еще несколько детей,  а
вместе с ними и взрослых.  Это известие вызвало вполне понятное уныние,  а
когда несколько дней спустя стало известно о первом  случае  смерти,  всех
охватила глухая тревога: что  же  будет  дальше?  Я  распорядился  усилить
дозоры, напомнил о запрете приближаться к Сериме, и люди  старательно  все
выполняли.  Вести из несчастного селения теперь приходили все реже,  но  с
каждым разом все горше и горше.  Смерть находила  там  все  новые  жертвы,
особенно среди малолетних детей.  Не доставлял мне утешения и тот  горький
факт, что оправдались мои напрасные предостережения, а люди  теперь  стали
относиться ко мне с еще большим уважением, чем когда-либо прежде.  Горести
Серимы особенно близко  к  сердцу  принимал  Арипай.  Обычно  спокойный  и
добродушно уравновешенный, он  выглядел  теперь  так,  словно  его  сжигал
какой-то болезненный пламень и он  был  болен  сам.  Глаза  его  испуганно
бегали.  Жена его и дети жили в Кумаке в полной безопасности, им ничто  не
угрожало, и поведение индейца казалось тем более странным.
     - Что с тобой, Арипай? - спросил я, встретив его на берегу  озера.  -
Ты плохо выглядишь, брат. Чем я могу тебе помочь?
     Он  как-то  жалко  и  саркастически  усмехнулся  -  мол,  помочь  ему
невозможно.
     - Ты думаешь, я не смогу быть тебе полезен?
     - Нет, Белый Ягуар.
     - Что все-таки с тобой? Глаза у тебя ввалились.
     - Болит не тело - душа.
     Он наклонился ко мне, губы его тряслись как в лихорадке.
     - Тебе, Белый Ягуар, могу открыть, что со мной, но больше  никому  об
этом не говори: у меня болит душа, в ней сидит  Канаима  и  отравляет  мою
кровь. Страшный Канаима не дает мне спать, требует крови...
     Говоря это, он задыхался, словно ему не  хватало  воздуха,  в  глазах
застыла боль и таилось что-то похожее да помешательство.
     - Ты болтаешь вздор, Арипай, вздор!
     - Болтаю, но ум у меня еще есть, хотя душа больная. Канаима.
     Наступила минута молчания.  Я был  озадачен.  Мне  хотелось  обратить
слова его в шутку, но как-то не получилось.
     Направляя разговор в другое русло, я нарушил молчание:
     - Мне говорили, ты, кажется, часто ходишь в лес в сторону Серимы...
     Он испугался.
     - За мной следили? Да, это правда, меня зовет туда Канаима.
     - Именно в Сериму? Не делай этого! Поберегись! А то принесешь  еще  к
нам заразу.
     - Я должен туда ходить.  Люди гибнут из-за одного злодея, я  не  могу
этого терпеть. Горе нам! Канаима...
     - Слушай, Арипай, плюнь ты на этого  Канаиму  и,  вместо  того  чтобы
попусту бродить по лесу, приходи лучше почаще к нам в хижину.
     - Не могу. Канаима велит мне убить его...
     - Кого?
     - Ты не знаешь?
     Я внимательно посмотрел на  него,  не  понимая,  как  воспринять  его
странные откровения, но в глазах прочитал такое  смятение,  что  предпочел
умолкнуть.  Он казался мне совершенной загадкой. Я знал его  как  доброго,
уступчивого человека;  он  даже  убийство  сына  принял  покорно.  Что  же
случилось теперь? Что бушевало у него в душе?