двора, несколько беседок и устремлялся через зал к главному восьмиугольному 
водоему, выложенному мраморными плитами. Наверху также тянулись роскошные покои,
 их окна, похожие на двери, смотрели в сад через открытые галереи.

Русийское посольство, возглавляемое Василием Коробьиным и дьяком Евстафием 
Кувшиновым, было намного крепче своих предшественников. Фергат-хан ежедневно 
посещал посольство и заботливо осведомлялся: полностью ли доставлены на 
посольскую поварню шестнадцать овец, сто кур и двести батманов вина, плодов и 
кореньев. Хан уже не осмеливался требовать «целования шаховой ноги», как 
когда-то домогался у князя Засекина. Не стояли часами послы у шахского порога, 
как пришлось томиться в Гандже Михайле Никитичу Тихонову с полуденной еды до 
вечера. Не осмеливались шаховы люди водить за нос русийских послов, как 
поступили с князем Барятинским, развлекая его осмотром Исфахана, чтобы скрыть 
подготовку нашествия на Грузию.

Василий Коробьин и дьяк Кувшинов готовились ко второму приему их шахом Аббасом. 
В их спокойном, уверенном поведении при шахском дворе чувствовалась окрепшая 
сила Русии.

Миновало лихолетье. Боярская дума уже замышляла возвести оружейный завод в 
городе Туле. Из-под пепла, каким покрыли ее вражеские полчища, вновь 
поднималась Русия в своей страшной для врагов силе.

Настал черед подумать о казне царства. Первостепенный доход приносит торговля с 
Востоком, между тем право провоза товаров через Московию в Иран, Индию и 
Среднюю Азию принадлежит иноземцам. И тут поднялись торговые верхи гостиной и 
суконной сотни, потребовавшие транзитного торга. Ни купцам Голштинии, ни купцам 
Брабанта незачем тешиться волжским простором – под московским флагом поплывут 
корабли мимо берегов гилянских в глубь Персии.

Вот почему так спешно прибыли в Исфахан Коробьин и Кувшинов. Кроме торговых дел,
 им поручено вести разговор о грузинских царствах. От царя Теймураза сидел в 
Москве послом игумен Харитон. Сидел долго, выжидательно и добился-таки царского 
приема. Царь всея Руси соблаговолил взять под свою защиту царей Иверии, передал 
игумену три ответных послания и обнадежил добиться от шах-аббасова величества 
отказа от новых вторжений в пределы Грузии.

В ожидании второго приема Коробьин описывал шахский стольный город Исфахан. Он, 
не спеша, диктовал дьяку: "…рожь кизилбаши считают ни во что и не сеют ее. А 
для корма коней пользуют резку из рисовой 
соломы…"
Хозяйские наблюдения прервал приход католического монаха. Посольский толмач 
Семен Герасимов перевел приветствие «трудящимся во славу церкви и процветания 
христовых царств».

Послы сдержанно ответили, что царь-государь всея Руси печалится о всех 
христианских царях.

— Санта Мария! Почему же с нехристями дружбу, как полевой кафтан, крепкими 
нитками сшиваете? – удивился монах, слегка коверкая персидскую речь.

— Дружба торговая – не церковная.

— Но божия… Во славу девы Марии каждый купец молит творца ниспослать ему 
прибыльное дело, а по-мирскому сказать – помочь выгоднее обмануть ближнего, за 
что обещают светлейшего престола смиреннейшим слугам вклады и толстые 
свечи…
Коробьин и Кувшинов, выслушав озорной перевод, так и застыли от изумления. 
Посол подозрительно оглядел 
католика:
— Ты кому бьешь челом – богу али 
сатане?
— Повинуюсь истинному наместнику Христову. Поэтому и проник в настоящий смысл 
вашего, особого приезда в Иран, ибо не только о торговой дружбе будете плести 
разговор с шахом, но и о военном союзе против турок, а турки грузинам дружбу и 
военную предлагают и торговую.

— Непригоже грузинцам против единоверной Руси 
идти!
— Санта Мария! А пригоже оставлять в пасти «льва Ирана» единоверного 
царя?
— О его царском величестве Теймуразе говорить нам наказал патриарх всея Руси 
святейший Филарет.

— Я не о Теймуразе вспомнил, он, слава Христу, не очень понадеялся на 
серебряные трубы ангелов и скрылся в турецкую крепость. Я господ высоких послов 
о другом царе грузинцев вопрошаю: на сколько аршин протянется ваша забота о 
царственном брате во Христе? Будете ли плести разговор о царе Картли – 
Луарсабе?
Коробьин насупился, по его щекам полыхнул огонь румянц