приблизила Гулузар ради сына, а княгиня Нестан тут ни при чем. Мусаиб повеселел,
 попросил еще чашку каве и, насколько мог, мягко 
сказал:
— Свет моей одинокой старости, все желанное тобою – для меня повеление. Я сумею 
убедить шах-ин-шаха подарить Сефи-мирзе хасегу, но тогда княгине придется 
переселиться к другой, или пожелаешь оставить ее у 
Гулузар?
— Твоя мудрость да послужит мне отрадой, ибо долгие колебания мои происходили 
как раз из нежелания причинить новые огорчения Нестан. Шах-ин-шах в своем 
милосердии скоро позволит мне взять бедную в мой дом.

— О княгине шах-ин-шаху не буду напоминать, она переселится вместе с Гулузар в 
голубой дом, он примыкает к саду 
Сефи-мирзы…
Тинатин благодарно улыбнулась. Потом поговорили о предстоящем приходе купца 
Вардана. На просьбу Тинатин разрешить покупать и наложницам Мусаиб 
многозначительно ответил: пусть придут со служанками. Но Тинатин будто не 
поняла намека и выбрала евнуху лучший персик, начиненный толченым орехом.



Не притронувшись к утренней еде, Вардан, полный страха и волнения, складывал 
роскошные вышивки. Для шахских жен – в отдельный, темно-синий, бархатный 
хурджини, для остальных – в холщовые тюки. Особенно тщательно он обернул в 
камку простые коши, в них зашито послание княгини Хорешани. Но как найдет он 
Нестан среди сотен закутанных мумий? Может, сама догадается, зачем Мудрый, как 
глупец, сел в раскаленную персидскую жаровню.

Эти думы купца прервал стук в дверь. Торопливо прикрыв сундук с кисетами, 
Вардан оттолкнул медный засов. Бесцеремонно отстранив его, в комнату вошел 
старый дервиш, следивший за ним в эти дни. Вардану особенно неприятным 
показалось его грязное коричневое сморщенное лицо.

Дервиш как-то странно подпрыгнул, потом вскинул руки и 
прогнусавил:
— Любящие «льва Ирана» – в цветнике единения! Любящие «льва Ирана» – да 
проникнутся великодушием! Да будут принесены в жертву прославления «льва Ирана» 
жизнь каждого и 
имущество!
Вновь подпрыгнув, как обезьяна, протянул руку и потребовал уступить на благую 
цель пять бисти. Вардан рассердился: что он, меняла?! Или богатый хан?! Притом 
же Вардан – христианин, и у него на родине достаточно своих монахов, требующих 
то на бога, то на 
черта…
Но дервиш пустился в изощренные 
объяснения:
— Дервиш – избранный, милосердие и владыка прощения, лекарство от всех болезней.
 Избранный – родник доброты и сострадания, источник благости и мудрости! 
Избранный – друг всех, жестоко страдающих. Дервиш сострадает положению 
купца!
Вардан рассвирепел: он занят торговлей, сейчас за ним придут прислужники 
Давлет-ханэ, и он направится в гарем-ханэ, а избранный пусть убирается в 
шайтан-ханэ. Для такого путешествия вполне достаточно и двух шаев. И Вардан 
швырнул дервишу крохотные монетки.

Дервиш расхохотался, опустил монетки за пазуху и заявил, что он не уйдет, пока 
купец не добавит еще один туман, иначе он сообщит добрым слугам великодушного 
«льва» не о вышивках, а о послании от ханум Хорешани.

Выпучив глаза, Вардан несколько мгновений молчал, но, как дикий козел, почуяв 
смертельную опасность, вдруг ощетинился. Как смеет жалкий дервиш подозревать 
знатного купца, удостоенного высоким доверием и преданного «солнцу Ирана»? Вот 
придут ферраши, и он расскажет, как оклеветал гостя из Картли святой бездельник,
 от которого отвернулся даже всемилостивейший аллах, отметив его отвратной 
рожею.

Еще долго ругал Вардан нахального дервиша… И внезапно замолк, словно 
поперхнулся: где он слышал этот, сразу ставший приятным голос, где слышал 
добродушный, предвещающий радость 
смех?
— Молодец, Вардан, перед твоим путешествием в рай Магомета я хотел тебя 
испытать. Не страшись никаких угроз и не поддавайся ни на какие запугивания. 
Держись, как сейчас, и с тобой ничего не приключится.

— Азнаур Папуна! – простонал Вардан, едва не потерявший сознание.

— Купцы редко бывают благодарны, а я пришел помочь тебе советом, как передать 
послание княгини Хорешани.

— Азнаур Папуна, во имя пречисто