Но взбираться по ней к замку могли только желанные князю, ибо она от подножия 
до вершины преграждалась четырьмя железными воротами, примкнутыми краями к 
каменной круче.

Гуляя под облаками по выступу второй стены, Махаpa встретил вынырнувшего из 
тумана слугу, который объявил радостную весть: «Князь готов в путь».

Уже зябкий рассвет забрезжил на остроконечных грядах, когда крик совы известил 
о безопасности, и Андукапар, переодетый мсахури, и Махара – монахом, осторожно, 
опираясь на крючковатые палки, стали спускаться по едва заметным насечкам. 
Затем в сопровождении двух телохранителей вскочили на коней и свернули не к 
теснинам Гудамакарским, где, наверное, притаились лазутчики Саакадзе, и не к 
руслу Арагви, где безусловно устроена засада, а к каменистой горе, круто 
обрывающейся в пропасть.

Один из телохранителей, вбив железный клин в расщелину, привязал к нему канат и 
ловко спустился на ближайший выступ. Там вновь закрепил канат за зубчатый 
камень и подал знак орлиным клекотом. Другой телохранитель обвязался веревкой, 
которую свободной петлей соединил с канатом, и, держась за веревку, стал 
сводить под уздцы фыркающего коня. Андукапар сползал, зажмурив глаза. Под ним 
зияла бездна, словно дьявол оскалил пасть; над ним, как непривязанный шатер, 
качалось едва лиловеющее небо – вот-вот оторвется.

Нет, по этой накатанной чертом полосе он не проведет Гульшари, а иного пути для 
них не существует, пока Саакадзе владеет Картли, – так думал Андукапар, с 
трудом подавляя желание ринуться в пропасть, манящую каменной глубиной… 
Телохранитель подхватил князя, они стояли на уступе, силясь перевести дух. 
Сверху посыпалась каменная крупа: выпучив глаза, съезжал на корточках Махара, 
таща за собой упирающихся коней. На всю жизнь осталось в памяти князя это 
безумное путешествие. Спускаясь на второй выступ, кони стонали, ручьи пота 
катились с их крупов, гривы дыбились, а блестящие белки наливались кровью.

По гранитной глади сползали на разостланных бурках. Справа и слева дымились 
провалы. Дыхания не хватало. Андукапар дрожал от озноба, судорожно цепляясь за 
острые камни.

Что произошло дальше, как возникла тонкая нить, превратившаяся в горную речку, 
как сквозь серо-фиолетовый туман соскользнули к подножию, – Андукапар почти не 
помнил. Очнулся он от раскатов хохота, эхом прыгающего в 
горах:
— С ума сошли! Мы с зари вами любуемся! Какой масхара поволок вас по тропе 
смерти?
На зеленой полянке рослый саакадзевец у костра мешал в котле ароматное гоми. 
Андукапар тупо уставился на потешающихся дружинников, и вдруг до его сознания 
дошло: не 
узнали!
— Что будешь делать? – подражая слугам, заговорил Андукапар. – Разве проклятый 
князь дорожит жизнью человека? Всех избавил Моурави от страданий, только о 
мсахури и глехи князя Андукапара не вспомнил.

— А почему сами не избавились? – возмутился самый молодой из дружинников. – 
Ишачьи дети! Все люди по земле ходят, а вы подобно змеям извиваетесь.

— Будешь извиваться, – заплакал Махара, он тоже узнал саакадзевцев, – если всю 
семью пленниками держат. Убежим – даже детей князь поклялся вздернуть на дереве.

— Постой, постой, ты же 
монах!
— Что ж, разве ряса спасает чистого служителя креста от погрязшего в грехе 
князя? Пришел из святой обители повидаться с близкими: брат с чадами своими 
изнывает в Арша, сестра с детьми муки ада от княгини терпит. И вот вынужден, 
уклониша очи свои, не взирать на небо.

Дружинники, отойдя, переговаривались шепотом. Андукапар сосчитал: нет – много, 
пятнадцать, и не следует забывать, чьей выучки! Проклятый, даже под землей 
нельзя скрыться! Подкупить? Сразу схватят. Умолять? Еще больше 
заподозрят…
Андукапар подошел к хурджини телохранителя, достал лепешку, кусок сыра и, 
опустившись на траву, стал жадно есть. То же самое поторопились сделать 
остальные, с содроганием думая, что произойдет, если саакадзевцы обыщут самый 
облезлый, засаленный хурджини, где в одной суме спрятано завернутое в шелковый 
багдади княжеское одеяние, а в другой – дорогая еда: два искусно зажаренных 
каплуна и в серебряном плоском дорожном кувшине янтарное вино.

Достав медный кувшин, Махара подошел к весело журчащей воде, сначала сам 
напился, затем принес остальным. С невероятным отвращением – после слуг – 
прильнул к горлышку Андукапар, перекрестившись по-стариковски, как это делали 
его рабы.

Молодой дружинник с жалостью посмотрел на них, взял свой бурдючок, наполни