И сразу задышалось легко. Шумно рассаживали на почетные места «барсов». Прадед 
Матарса вдруг весело замахал войлочной 
шапчонкой:
— Как можешь, Георгий, такое говорить? Разве ты можешь состариться? Ты 
замыслами старше даже этой горы, а сердцем моложе этих листьев.

— Буйная река всегда между спокойными берегами несется, потому и усадили тебя, 
Моурави, посреди стариков.

Ностевцы сияли: конечно, Георгий свой, – сразу виден ностевец. Кто говорил, что 
Саакадзе больше надменен, чем владетель Гурии?.. И про одежду много лишнего 
рассказывали. Откуда выдумали, что вся куладжа дорогими камнями расшита, а цаги 
украшены алмазами? Может, и правда, ожерелье изумрудное носит, но только по 
праздникам, в будни не будет народ богатством смущать.

Саакадзе с затаенной радостью вглядывался в знаковые лица. Вот Павле, такой же 
крепкий, на Марткобской равнине сына потерял… Сына!.. А какой молодец старый 
Таткиридзе! И всегда чем-то озабоченный Петре. Все незыблемо, как было давно… 
Это хорошо, есть еще свидетели моей 
юности…
Вдруг Саакадзе, по исфаханской привычке, резко 
повернулся:
— Ты чем там 
занялся?
— Смотрю, как может за одной спиной столько народа стоять.

Саакадзе пристально оглядел парня с дерзкими глазами, над которыми дугами 
раскинулись черные брови.


— Чей?
— Сын азнаура Датико. Отец от царицы Мариам к князю Баака в Гулаби сбежал, а я 
– к тебе, Моурави. Прими в личную дружину.

— Как 
звать?
— Арчил-верный 
глаз!
— Копьем 
владеешь?
— Владею.


— Щитом?
— Непременно.


— Клинком?
— Увидишь! – И, нагнувшись, вырезал клинком на бревне: «Здесь сидел Великий 
Моурави, слушая народные думы».

А ностевцы шумели, как Ностури в дни весеннего разлива. Каждому хотелось 
рассказать о своих нуждах, о том, что не мешало бы построить новый мост, 
завести лучших коней, стада увеличить. Народ за войну обеднел… Возобновить 
шерстопрядильню. Куда запропал старый Горгасал? Мальчики хотят оружия, – иначе 
как на коня посадить? А князья, богатые азнауры и монахи после Марткоби все 
растащили. Никто о Носте не вспомнил, совести нет.

— А о девушках наших кто-нибудь подумал? С чем замуж выдавать? Кроме 
истоптанных чувяков, ничего не осталось! – волновался дядя Матарса, имевший 
пять сыновей и шесть дочерей.

Даутбек отчужденно прислушивался к разговорам односельчан. Мир их маленьких дел 
ограничивался двумя реками и кольцом трех хребтов. Земля, скот, ну, еще 
шерстобитка… Неужели это он, Даутбек, видел резные столбы индусских храмов? 
Золоченые паланкины на белых слонах?.. Даутбек даже протер 
глаза:
— Говорите о более важном. Время сейчас наше, молодое. Может, новые дома надо 
строить из белого камня, вырезать красивые узоры? Полезно и крыши черепицей 
покрыть, дабы дождь вам на головы не лил.

— Э, Даутбек, лучше дождь, чем кровь. Не время еще красивым домам, – разве 
совсем победили магометан, чтобы богатством дразнить? – сокрушался Петре.

— Не успеем проснуться – персы идут! – выкрикнул прадед Матарса. – Не успеем за 
еду сесть – турки идут! Не успеем проглотить зерно – казахи идут! Поэтому, 
когда спать ложимся, вместо жены, копье держим.

— Ничего, мусульмане сейчас не такие торопливые, а копье хорошее дело, жена 
любит мужа