теплотой 
произнес:
— Мой верный друг Баака, все прощаю я Георгию Саакадзе за марткобскую победу. 
Пусть Моурави управляет царством. Кто добывает мечом, да воспользуется добытым.

— А муки царицы Тэкле? – тихо проронил Баака.

Низко склонил голову Луарсаб и больше до рассвета не произнес ни 
слова…
Четыре конных сарбаза, вскинув к небу медные керренаи, извлекали из них ужасный 
рев. И тотчас, словно мутный поток, прорвались из глиняных коридоров улиц 
заплатанные серо-коричневые плащи, грязно-бурые шапки, истоптанные, выцветшие 
чувяки.

Толпа с жадным любопытством теснилась к крепостным воротам. Не только выезд 
Джафар-хана нарушил будни гулабцев. Никто не оповещал базар, но торговцы уже с 
утра рассеянно смотрели на весы, то и дело поворачивая головы в сторону 
крепости. Старый чувячник еще на рассвете увидел, как сарбазы купали двух 
арабских коней и потом, накинув на них рысьи шкуры, провели их через большой 
мост. Значит, и второй конь предназначен знатному 
всаднику!
Пробудился и местный ферраши. Он нарядился в праздничную одежду и кожаным бичом 
усердно отгонял от крепостных ворот наиболее назойливых.

Дрожащей рукой Тэкле закрывала сердце. Не услышал бы кто, как стучит оно! 
Нетерпеливые горящие глаза сверлят глухое железо ворот. «Святая богородица, 
помоги мне!» – подхваченная непреодолимой силой, Тэкле рванулась вперед.

Лязгнули запоры, из раскрытой железной пасти выехали разодетые всадники. 
Впереди, в парчовом азяме, в чалме, вышитой золотом, – Керим, сопровождаемый 
двумя онбашами и рослыми телохранителями с длинными копьями наперевес. Затем 
следовал Луарсаб, от него по правую руку – Баака, по левую – Джафар-хан. 
Замыкали выезд охотники с соколами в клобучках и отряд сарбазов, вооруженных 
золочеными луками и стрелами.

На миг Луарсаб зажмурил глаза; открывавшийся перед ним простор слепил, как 
первый снег. Странное чувство восторга охватило его. В первый раз за три года 
он вскочил на коня… Нет, конечно, эта круглая страшная башня – жилище черных 
змей джегеннема, куда попал он, заблудившись на волшебной охоте в Картли! 
Больше не закрыто от него бирюзовой чадрой небо, картлийские горы, скинув 
зеленые папахи, буйно приветствуют его… Но почему рядом с ним не скачет старый 
Мухран-батони? Почему загадочно не улыбается Нестан? Почему огонь ревности не 
опаляет глаза Гульшари?.. О Иисусе!.. Луарсаб в смятении натянул поводья.

Не обращая внимания на многозначительный окрик Керима, Тэкле обхватила ногу 
коня и глазами, озаренными восторгом, глядела на побледневшего Луарсаба. Густая 
сетка укрывала ее от взоров любопытных.

— Мой Баака, – громко сказал Луарсаб, – передай бедной женщине полтумана. Скажи,
 пусть помолится за грозного шах-ин-шаха, за царственную Лелу, за Сефи-мирзу… 
ибо нет царя царей, кроме «льва Ирана», и жизнь смертных в его воле.

Тэкле опомнилась, намек об опасности дошел до ее сознания. Баака протянул 
монету, с упреком 
сказал:
— Ты заслоняешь путь царю!..

Схватив оброненную монету, Тэкле отбежала в сторону и долго стояла у высохшего 
колодца, следя, как оседает густая пыль, взбудораженная конскими 
копытами…
Удачу охоты Джафар-хан приписывал присутствию царя Картли. Спущенные соколы уже 
давно так ловко не преследовали и не клевали цапель и журавлей. Из крыла 
убитого вожака журавлей Джафар вытащил перо, попросил Луарсаба дотронуться и 
воткнул себе в чалму.

Яркие шатры разбросали вблизи зарослей дикого пшатника, и они казались 
огромными цветами, окаймленными серебристыми листьями. На вертелах повара 
подрумянивали сочную дичь и в медных кувшинчиках варили крепкий кофе.

Луарсаб точно пробудился, он без устали мчался через овраги и кустарники в 
погоне за козулей или антилопой. А иной раз на всем скаку осаживал коня, высоко 
закинув голову, следил за полетом диких голубей. Розовая тень сменила желтизну 
его щек, глаза заблестели привольным блеском. Довольный, наблюдал за ним 
Джафар-хан.

Неотступно следовали за царем Баака и Керим. Больше никому не позволил Джафар 
охотиться рядом. Но была и скрытая цель: он захотел, чтоб Луарсаб изведал 
радость свободы… Нет сомнения, царь больше не захочет вернуться во власть 
Али-Баиндура, предпочтет отправиться в Исфахан, где примет мохамметанство, а 
вместе с новой верой и сво