с благополучным возвращением и почтительно известил: слава творцу, дом ее 
спешно закончен. Царица Тамара разукрасила его коврами и турецкими диванами, не 
позабыла наполнить водоем морской рыбой и скотный загон сернами.

Едва сдерживая гнев и слезы, Мариам поняла: ее любезно выпроводили из царского 
замка.

Позвав терпеливого Датико, стала выговаривать: победа в Марткоби всем принесла 
славу, а ей – унижение. Несправедливый век! Вот царица Тамар, воспетая 
Руставели, тоже разбила персов, и ей досталась богатая добыча, а знамя калифа 
пожертвовала она хахульской божьей матери. А она, Мариам, разве не пожертвовала 
бы знамя Карчи-хана Кватахевскому монастырю?! А ожерелье калифа, подаренное 
великой Тамар Хахульской иконе? И она, царица Мариам, тоже воспела бы ожерелье 
Пеикар-хана в стихах победы, если бы находилась в Метехи, а не у лицемеров, 
сладких до приторности и кислых до отвращения. Но она долее не унизит себя, она 
возвращается в Тбилиси.

Датико, переминаясь с ноги на ногу, устало предложил, что он сам отправится 
вперед, дабы приготовить покои и приличествующую встречу. Осторожность царского 
азнаура спасла Мариам от нового позора.

Саакадзе воспретил ей въезд не только в Метехи, но и в Тбилиси: теперь налицо 
необходимость восстановления царства, а не время каверз.

Мариам вновь погнала Датико с жалобой к Трифилию. Глубоко задумался настоятель 
Кватахеви. Как поступить? Освобождения Луарсаба он домогался, желая избавиться 
от враждебных ему царей, унизивших его низведением Кватахевского монастыря, 
ранее первенствовавшего над всеми и влиявшего на дела царства, до степени 
простой обители. Сейчас Саакадзе возвысил монастырь, а католикос хотел возвести 
настоятеля в сан митрополита Мцхетского. Но он, Трифилий, любит Кватахеви, как 
любой князь свое владение. Здесь настоятель Трифилий полновластен, здесь он 
милует и наказует. На земле богородицы кватахевской все больше селятся 
крестьяне, умножающие трудом своим и податями богатство и знатность обители.

Еще на одну возможность намекает Саакадзе: католикос стар… Но допустит ли 
духовенство? Лучше не искушать рок. Удастся – значит, господь благословил, а не 
удастся – значит, господь не обидел раба своего мудростью.

Трифилий надел под рясу меч и отправился в Тбилиси, где часто бывал по делам 
царства.

Долго, но безрезультатно воин-настоятель убеждал Саакадзе, твердо решившего не 
впускать вредную лисицу в Тбилиси.

Но Хорешани и Трифилий доказывали Саакадзе, что неловко перед народом: царицу в 
ее город не пускают. Покинутая всеми, старая, какой вред от 
нее?
Саакадзе пожал плечами: «Мариам слишком мало думала о народе, и народ о ней 
давно забыл, а вред от старой ведьмы всегда большой». И обернулся к Русудан, 
упорно хранившей 
молчание:
— А ты как думаешь, моя 
Русудан?
— Не семейное это дело, дорогой Георгий. Но если верная Хорешани и 
глубокочтимый настоятель просят – отказывать не следует.

— Не обязательно в Тбилиси, можно и в другое место.

— А куда же, любезная 
Хорешани?
— В Твалади. Мариам обрадуется.

— И от Магаладзе недалеко, могут развеселиться и волки. Но пусть будет 
по-вашему: желаю, чтобы не пришлось потом сожалеть, – закончил Саакадзе.

Словно несомый попутным ветром, мчался Датико по сурамской дороге. Картли! 
Любимая Картли! Каждая травинка, цветок, камень наполняли душу восторгом.

Мариам начала с того, что изодрала кружевную шаль. В Твалади? Ни за что! Ее 
место в Метехи! И что за нищенское содержание определил ей, царице, ностевский 
плебей! Но письмо Хорешани несколько охладило Мариам: "…Если не согласишься на 
Твалади, с трудом выпрошенном для тебя отцом Трифилием, то на лучшее не 
рассчитывай до возвращения из персидского ада светлого царя Луарсаба! Твалади 
от Тбилиси ближе, чем 
Цавкиси…"
«Нет! Нет! Только не страшный Цавкисский замок, – содрогнулась Мариам. – Там 
всегда убивают! Потом настоятель прав, возле монастыря буду, советоваться можно.
 И Нино Магаладзе – жаба – рядом. И Хорешани – фазанка – обещает навещать! А 
главное, в свой собственный удел 
еду