.

Моурави осадил коня, спрыгнул и шепнул 
Даутбеку:
— Не отходи далеко – возможно, придется поспорить с твоими любимцами.

На майданной площади сразу стало шумно и тесно. Бежал нацвали, за ним гзири, 
протирая сонные глаза. Из-под навесов вылезли асасы и принялись оттеснять толпу,
 силясь громкими окликами привлечь на себя внимание Моурави.

Провожаемый амкарами, Саакадзе направился в лавку Сиуша. По пути он здоровался 
с уста-башами и старейшими амкарами и с таким удовольствием выпил 
преподнесенную ему чашу с янтарным вином, как будто никогда лучшего не пивал. 
Следуя его примеру, «барсы» до дна осушали чаши и шумно ставили их на исколотую 
шилами стойку.

Саакадзе не дал разыграться веселью и сразу приступил к делу. Снял с крюка 
стремена на кожаных ремнях и стал проверять их крепость.

— Таких десять тысяч пусть твое амкарство мне приготовит.

Сиуш от восхищения онемел. Саакадзе тепло улыбнулся в 
усы:
— Запиши, 
Эрасти!
Ростом пробовал уздечки, Димитрий рассекал воздух крепкими нагайками, Гиви 
стаскивал со стен подпруги. Даутбек и Дато осматривали седла. А Папуна с 
умышленной озабоченностью вертел сбрую, пугая Сиуша. Быстро бегало по 
пергаменту гусиное перо, которое Эрасти то и дело вытирал о свои волосы.

Потом всей гурьбой отправились в ряды кожевенников. Там амкары уже знали, что 
Саакадзе заказывает самые лучшие изделия на десять тысяч царских дружинников.

Майданная площадь запестрела разноцветным сафьяном, войлоком, кубачинским 
сукном, бурками, козьей шерстью, островерхими папахами; появились амкары, 
обвешанные колчанами, пращами, ремнями. Их окружили «барсы», старательно 
рассматривая образцы.

Внимание Саакадзе привлекли цаги. Он поднимал то синие, то красные, то голубые. 
Пробовал прочность носка, густоту кистей. Нагнулся к груде подков, выбрал самую 
большую, согнул ее пальцем и хмуро отбросил.

— Хо-хо-хо! – раздалось по майдану.

В гущу толпы, размахивая хворостиной, въехал на арбе, нагруженной сыром, 
раскрасневшийся дед, напомнивший Саакадзе деда Димитрия. Оказалось, что в 
Дигоми – окрестной деревне – разнесся слух: Моурави приобретает сыр не на обмен,
 а на звонкие монеты. Этому не поверили, но на всякий случай снарядили в город 
отважного деда.

Расхохотался Саакадзе, загоготали и амкары. Какой-то старый дукандар шутливо 
стал убеждать деда, что самая глупая голова сыра у него на плечах. Димитрий 
нахмурился, он не любил шуток над дедами, но Саакадзе приказал Эрасти закупить 
весь сыр и расплатиться с дедом монетами.

Амкары дивились, следуя за Моурави. А с площади еще долго слышались возгласы 
огорченного деда, ругавшего односельчан за отказ послать с ним вдобавок еще три 
арбы сыра и пять корзин с петухами.

В боковой улочке Даутбек поздравил Георгия с началом новой, монетной торговли.

Долго оставался Саакадзе на улице Оружейников, тесно заполненной амкарами всех 
цехов.

На середину оружейного ряда ученики вынесли длинные скамьи и стойку. Рядом с 
Саакадзе сели уста-баши, ах-сахкалы и старейшие мастера.

Наступало время кожи и стали.

«Барсы» начали пробовать образцы наступательного оружия – колющего и режущего, 
сгибали, выверяли точность линии клинков, осматривали рукоятки. Димитрий, 
вращая над головой дамасскую сталь, словно рассекал свистящий ветер. Гиви 
перебирал пращи, вкладывал в них заостренные камни и устремлял их в знойную 
синеву, безошибочно определяя дальность полета. Ростом надел по локоть 
нарукавник с железною перчаткой и, натягивая тетиву, испытывал гибкость пальцев.
 Саакадзе внимательно следил за друзьями, а Эрасти раскладывал перед ним доску 
и уголь.

— Да, любезные амкары, – произнес Саакадзе, – оружие ваше достойное, но годы 
ушли вперед. Турки теперь вооружены не только копьями, но и тарпанами, секущими 
с одного взмаха всадников и коней. – И, взяв уголь, начертал на доске длинну