рукоятку со всаженной в нее выгнутой полумесяцем пилой. – Вот, мастера, как 
видите, тарпан соединяет в себе копье и саблю. Турки оттачивают его с двух 
сторон, а мне вы сделайте внутреннюю линию с острыми зубцами. Пока тысячу штук, 
для легких конников. В бою они будут охотиться за вражескими начальниками. А 
стрелы приготовьте мне по татарскому образцу: толще и длиннее наших. Копья 
смастерите – тысячу метательных и две тысячи ударных. Шашки, конечно, будете 
ковать грузинские, легкого веса пять тысяч, тяжелого – три. Потом еще один 
заказ, особенно приятный для азнаура Димитрия: полторы тысячи стрел для 
обучения, с деревянными шишечками на конце вместо копейца. Теперь не мешает 
подумать о панцирях и для коней. – Саакадзе начертил две пластины в форме 
топоров, соединенных ремнями. – Турки называют этот панцирь «буиндуком» и 
считают важной защитой коня в битве. Летом, кроме того, буиндук особенно 
выгоден, ибо не позволяет коню мотать головой и отгонять мух, что всегда 
раздражает всадника в часы битвы. Буиндуков нужно мне не менее шести тысяч.

Амкары, увлеченные познаниями Саакадзе в оружейном деле, беседовали с ним, как 
со старшим уста-баши. Обсуждались мельчайшие подробности заказа. Записывал не 
один Эрасти, но и Димитрий, и Ростом, и цеховые писцы. Обусловливалась цена, 
сроки. Саакадзе обещал, что царство оплатит заказ не только кожей, медью, 
железом, но – наполовину – и серебряными монетами новой чеканки.

Амкары старались не очень выдавать свою радость, сосредоточенно следя, как 
Саакадзе подписывал пергамент с перечислением заказов.

Уста-баши обмакнул указательный палец в киноварь и приложил его к пергаменту 
ниже подписи Моурави. Эта «печатка» была равносильна клятве на кресте.

Договорившись о присылке задатка, Саакадзе поднялся и пожелал амкарам 
покровительства святого Давида.

За Махатскими холмами чуть посинело небо; с плоских крыш Банной улочки 
снимались просушенные полотнища. Майдан затихал.

Сопровождаемые амкарами Моурави и «барсы» направились к кольчужникам 
ознакомиться с оборонительным оружием.

Лавки кольчужников Саакадзе оглядывал особенно тщательно. В темных углах 
отсвечивали серым блеском тончайшие проволочные сетки и струили синеву 
панцирные пластины. В них запутывались наконечники вражеских стрел, об них 
ломались неприятельские сабли. Заинтересовал Саакадзе трехстворчатый панцирь, 
украшенный сложным орнаментом. Саакадзе снял его и вынес на свет.

Владелец, мастер с тройным багровым подбородком и усами, свисающими до рукоятки 
кинжала, принялся расхваливать свою 
работу:
— Двадцать тысяч молний ударят – не расколют. Голубой буйвол свалится с неба – 
не согнет. Огонь из горы выйдет – не расплавит. В самом 
Дамаске…
— А ну, надень! – перебил Саакадзе словоохотливого амкара.

Оружейник застегнул панцирные ремни и кичливо закинул голову. Саакадзе обнажил 
тяжелый меч и ударил по панцирю. Сверкнули искры, оружейник едва удержался на 
ногах, испуганно схватившись за дерево. В панцире зияла пробоина. Кругом 
зашумели, зацокали амкары.

— Теперь вижу, что ты сам – голубой буйвол! – сурово произнес Саакадзе. – Для 
каких воинов – для своих или вражеских – приготовил этот глиняный 
таз?
И, повернувшись, направился к лавке боевых шлемов. Вызывающе сверкали они одной 
линией с устремленными вверх наконечниками, опущенными сетками и стальными 
перьями впереди. И тут не поскупился амкар на похвалы изделиям своего 
цеха:
— Если метехская скала на этот шлем обрушится – сама пылью рассыплется. Лев 
набросится – зубы поломает. Полумесяц натолкнется – дождевыми каплями 
разбрызгается.

Амкар с большим рвением нахлобучил на себя шлем с серебряным султаном.

— А ну, сними! – приказал Саакадзе.

Нехотя амкар опустил шлем на стойку. Саакадзе вскинул меч и ударил по шлему. 
Сверкнули искры, охнули амкары, заливисто засмеялся Гиви. Шлем, расколотый 
пополам, гулко стукнулся о землю. Оружейник остолбенел.

— Зажги самую толстую свечу перед Иоанном Крестителем за то, что не испытал 
твою работу на твоей голове! Запомни: амкар, делающий плохое оружие, хуже 
кизилбаша, ибо подвергает опасности битву, – сурово сказал Саакадзе, вкладывая 
меч в ножны.

Он был встревожен и решил поручить Даутбеку Оружейный ря