направился к выходу.

Он хотел уйти один, в покоях Газнели его ждали Русудан и Хорешани. Но его тесно 
окружили не в меру взбудораженные картлийцы. Им хотелось говорить еще и еще. О 
чем? О расширении царства, о присоединении заброшенной Кахети, хотелось уже 
вымеривать, делить, подсчитывать и… Нет, пусть Георгий скажет – прочно ли? 
Временно? Это невозможно! Навсегда! На века! Князья то возбужденно 
жестикулировали, подкидывая слова, словно мячи, под самый потолок, то в упоении 
понижали голоса до хриплого шепота.

— Георгий, а что, если правда царь вернется? – спросил Липарит.

— Ты о ком, 
князь?
— О Теймуразе Кахетинском.

— Что ж, друзья, приветствовать советую – настоящий царь. Непримиримый враг 
шаха Аббаса. Сильный десницей, владеет мечом и пером, – медленно протянул: – 
Величие трона подымет, блеск царству вернет, потом – Багратид: не надо династию 
менять…
Князья замерли, как в столбняке. Через овальное стекло Охотничьего зала 
блеснуло уходящее солнце. Где-то жужжал шмель, ища выхода. За чинарой олененок 
настойчиво звал мать.

И сразу, точно сговорившись, князья бросились друг к другу. «Христос воскресе! 
Воистину! Воистину!» Лобызались троекратно. Лишь один Зураб продолжал, как 
приросший, стоять на месте. Цицишвили, задыхаясь, вцепился в 
него:
— Князья, ко мне! Ко мне пожалуйте! Возможно ли?! Не сон ли?! Князья, други! 
«Блеск царству 
вернет…»
На третьем дворе суматоха. Конюхи выводили фыркающих и отбрыкивающихся коней. 
Копейщики то и дело распахивали ворота. Вихрем вылетали без вина опьяненные 
всадники. Они мчались в новый дом Цицишвили. Два дня! Все решить! На все 
решиться! Моурави… Нет! Католикос!..

Когда Саакадзе вошел в покои Газнели, там уже сидел Трифилий. Он поспешил сюда 
– успокоить прекрасную Русудан. Чуть дрожащей рукой она протянула навстречу 
Георгию чашу холодного вина.

— Да не минует тебя чаша сия, Георгий! – благодушно засмеялся настоятель. А 
Бежан с обожанием смотрел, как отец большими жадными глотками осушал сосуд с 
живительной влагой.

В соседней комнате слуги осторожно звенели подносами, готовили стол.

Маленький Дато звонко шлепал по лбу большого Дато и заливисто смеялся над его 
выпученными глазами. Саакадзе опустился рядом с Трифилием.

— Решается судьба Кайхосро… Отец, как 
думаешь?
— Пророк Моисей сказал: «Не сотвори себе кумира». Глаголю и я: жертвуй, сын мой,
 кумиром во имя царства, церкви, трона. 
Аминь!
— Аминь! – вздохнул Георгий и, подхватив маленького хохочущего Дато, подбросил 
высоко и, поймав, звонко поцеловал в пухлые щечки.



Два дня! А может, два года прошло? Откуда столько слов? Страх, сомнения, вопли 
о помощи! Кто угрожает?.. Чем?.. Подумать надо! Что случилось?.. Кто хочет 
вырвать из-под ног 
царство?
Митрополит Никифор Кахетинский тоже встревожен: не сподобился лицезреть 
католикоса – до последнего дня съезда укрылся в своих палатах. Картлийская 
церковь наглухо закрыла двери от священнослужителей Кахети: страдала гордость. 
Где спасение? В 
чем?
Неожиданно ночью прискакал Вачнадзе.

— В чем? В вашем благоразумии. Неужели не постигли происходящего? Не вы 
рискуете, а картлийцы.

Князья пытались расспросить, потребовать совета, помощи от царя. Но Вачнадзе 
внезапно скрылся. Он догонял Джандиери, направляющегося в Гонио.

Оманишвили вдруг осенило: Вачнадзе и Джандиери в заговоре с Саакадзе. Но тогда 
и Теймураз – тоже?! Без сомнения так, иначе зачем придворные приезжали? Из 
Гонио дорога не легка. Виделись с людьми Моурави! Неужели сам Теймураз такое 
подсказал?.. Зачем?.. Для усиления Кахети?.. Или чтоб открыть дороги своем