.

— Аба, люди, что смотрите? – вскипела та же толстуха, закатывая рукава. – Разве 
не видите, князьями подкуплены! Бейте шампурами, пока из башки у них князья не 
выскочат!
Какой-то рослый плотогон рванулся вперед, но дед Димитрия схватил его за 
руку:
— Ты что, не грузин? Как смеешь связанного 
бить?
— Э-э, гзири, отведи лгунов к моему внуку, «барсу» Димитрию, он хорошо свое 
дело знает, полтора желудя им в ухо 
загонит!
— Лучше ниже, – заметил прадед Матарса.

Связанные взвыли: они – темные люди, пусть благородный начальник хоть свиньям 
их бросит, только не «барсам». Какой вред от сказки? Но если нельзя – никогда 
больше рот не откроют.

— А на что мне твой рот? – удивился прадед Матарса. – Ты что, мне вновь арбу 
наполнишь? У мельницы князя Амилахвари зерно взяли – как раз к помолу подвез. У 
рогатки Ксанского Эристави шкуру медведя отняли. «Лучше бы мою!» – кричал сын. 
У ворот сада какой-то светлейший подхватил мацони, тут же съел, а кувшин в 
замок отослал.

— Ох-ох-ох! – тряслась от смеха толстуха, размахивая черной бородой, 
выпрошенной на счастье у гзири.

Но пойманных уже вытолкали из духана и повели к Тбилиси. Начальник гзири, 
заглянув на прощанье в низкое окошко, 
выкрикнул:
— Эти разбойники – шадимановские 
мсахури!
Напоминание о Шадимане, казалось, переполнило чашу негодования. Какой-то 
овцевод в сердцах хватил о косяк двери глиняным ковшом и гневно обрушился на 
ностевцев:
— Зачем отпустили? Тут надо было судить! Перед 
народом!
Дед Димитрия поторопился напомнить, по какой причине в «Веселом бурдюке» 
встретились, и предложил, не теряя времени, направиться к Мцхета.

Народ шумно повалил за двумя дедами… Что решат отцы церкви? Будут ли и дальше 
покровительствовать Моурави или не все одобрят, что он 
задумал?


Под зелеными кудрями чинар стоит строгий Самтавро. Величественный купол 
возвышается над церковкой, где просветительница Нина склонялась над крестом из 
виноградных лоз, перевитых ее волосами. Царь Мирван, основатель Самтавро, любил 
отсюда взирать, как, разбросав два серо-зеленых рукава, Арагви и Кура сливаются 
в одно русло.

Католикосу, занятому съездом, некогда было любоваться окрестностями – он видел 
только груды церковных гуджари. Тут были списки картлийских монастырей с точным 
подсчетом убытков, причиненных нашествием шахе Аббаса: "…кресты церквей, 
жемчуга и каменья с икон похищены, ризы содраны, сбиты алтари, церкви не 
отделаны, царские врата заменены завесами, служители входят в алтарь без 
стихарей".

В других списках перечислялся приток людей в святые обители. Настоятели 
требовали увеличения наделов пахотной земли виноградниками и лесами, дабы глехи 
имели где трудиться. А епископы просили, чтобы католикос добился у правителя 
скрепления подписью повеления царей о неприкосновенности церковных владений и 
крестьян.

Был еще свиток, отложенный католикосом в секретный ларец. Саакадзе твердо 
просил именем церкви воспретить в пределах Картли работорговлю. Люди, 
отстоявшие свое отечество, не могут продаваться как скот. Искоренить варварство 
можно мечом, но указ, соответствующий духу Иверии, должен исходить от церкви. 
Затем Саакадзе настоятельно просил обсудить желание правителя упразднить 
придорожные рогатки во владениях князей.

Когда католикос прочел обращение беспокойного Моурави, легкая усмешка 
промелькнула на его лице: Моурави не хочет ссориться с князьями, но он, 
католикос, не только благословит отмену рогаток, а и поможет Моурави запретить 
торговлю людьми, ибо решил во имя прославления церкви и ради своей души не 
мечом, а крестом пресечь надвигающуюся опасность. Она шла грязной волной из 
Западной Грузии, готовая захлестнуть удел иверской богородицы. Вот перед ним 
деяния нечестивцев: продают гуртом детей в османскую неволю, продают красивых 
женщин. Никто не рискует выйти за порог, ибо сосед арканом ловит соседа. Один, 
богом проклятый, даже мать свою променял на 
кон