Кони привычно взбирались по тропе, заросшей орешником и кизилом. Пряный запах 
жасмина и роз наполнял ущелье. Внезапно встревоженно заметался рой пчел. Из-под 
навеса в середине пчельника вышел сухощавый старик с красно-желтой бородой, 
приложил ладонь к глазам, вглядываясь в подъезжающих, и, узнав Саакадзе, 
суетливо закланялся, умоляя отведать меда.

Словно не заметив тревоги пасечника, Саакадзе стал расспрашивать его о темных и 
оранжевых пчелах, посоветовал приобрести белых мегрельских – хороший дают воск. 
Пасечник пустился рассказывать о жизни пчел, о соперничестве маток, о пользе, 
какую приносят пчелы садам в дни опыления.

— Вардан Мудрый внук тебе или племянник? – неожиданно спросил Саакадзе.

— Его жена – моя дочь, батоно… – смешался пасечник.

— Богатый купец, а отца в какую скорлупу бросил, – сочувственно посетовал 
Саакадзе.

— Только летом живу здесь, батоно, пчел очень люблю, они безгрешные.

— Воск богу продаешь, а мед – 
черту?
И, уже не обращая внимания на старика, Саакадзе повернул коня к спуску. 
Димитрий беспокойно заерзал в седле, нащупывая рукоятку 
шашки:
— Ты что, Георгий? Думаешь, этот пчелиный пастух медом подмазывает 
Шадимана?
— Нет. Думаю – воском вощит.

Дато чуть с седла не свалился. Эхо в ущелье подхватило раскатистый смех.

Проехав Банный мост, они свернули на улицу Красильщиков. Обычно шумная и 
пестрая от холстов, развешанных во дворах и на плоских крышах, улица сейчас 
была молчалива и скучна. Даутбек с досадой махнул нагайкой – амкары жаловались 
ему, что уже второй месяц нечего красить.

— Пусть красят бороды, – засмеялся Дато. – А если правду сказать – сами 
виноваты. В такое время двигаться надо, искать дорогу к торговле.

Озабоченно прислушивался Саакадзе, но улица Оружейников тоже погрузилась в 
тишину: не звенела сталь, не стучали по наковальне молоты, валялся неубранный 
сор, тулухчи разливали по кувшинам мутную воду.

Выехав на улицу Чеканщиков, «барсы» придержали коней. С Майданной площади 
неслись неистовый свист и крики, восторженный рев заглушал удары барабанов. 
Никем не замеченные, друзья подъехали к белому навесу помещения, сейчас пустому,
 лишь на грубом столе валялись гусиные перья и в глиняной чашке сохли чернила. 
А базарные смотрители, гзири и сам городской нацвали, навалившись на передние 
ряды, жадно глазели на огороженную площадку. Поединок баранов был в разгаре.

К любимому праздничному зрелищу амкары готовились задолго. Уста-баши – 
оружейник Гогиладзе и шорник Сиуш славились искусством обучать баранов для боя. 
Они держали их на цепи, не позволяя никому подходить, чтобы борцы не привыкли 
бодаться не по правилам. Накануне боя их поили настоем из ячменя, аккуратно 
подпиливали кончики рогов. Сиуш разрисовал своего барана голубыми разводами, а 
Гогиладзе – розовыми; челки у баранов горели мареной.

Еще за день бирючи-глашатаи оповестили майдан о предстоящем бое. И вот вся 
площадь до краев залита толпой, бранью и восторгом поощряющей баранов.

То прыгая друг около друга, то упрямо упершись лбами и сцепляясь рогами, то 
вздыбливаясь и раздражаясь от железных шипов ошейников, каждый из борцов 
стремится вонзить свой рог противнику в сердце. Брызги крови летят и от 
голубого и от розового барана. Озлобленный хрип и яростный стук рогов доводят 
зрителей до исступления.

Саакадзе хмуро выехал из майдана, процедив сквозь 
зубы:
— Какой сегодня 
праздник?
— Веселый праздник, спасибо шаху Аббасу! – отозвался Дато. – Нет кожи, нет 
железа, нет тканей.

— Но краска для двух баранов все же нашлась, – вздохнул Эрасти.

До самого дома Саакадзе молчал, молчали и удрученные «барсы», Даутбек размышлял 
о тяжелых испытаниях, и лишь Гиви никак не мог успокоиться и допытывался у 
Дато: на кой черт нужен черту 
мед?!
В просторном дарбази Русудан любовно пододвинула Зурабу серебряное блюдо